Статьи по психологии

Психология террора

Cоциально-политические и экономические предпосылки современной волны террора, обрушившейся на Западный мир с Ближнего Востока, широко обсуждаются в многочисленных публикациях. Меньше внимания до сих пор уделяется психологическому аспекту проблемы. Какие психологические свойства и отношения формируют мотивы индивида, выбирающего путь террора? Что побуждает личность отказываться от обычных нормальных человеческих радостей, уходить в подполье, причинять боль и горе своим близким, постоянно рисковать и жертвовать жизнью? Каков психологический мир современного террориста, хладнокровно убивающего ни в чем не повинных, ничего не подозревающих людей?

Классиками в поисках ответов на эти вопросы, к идеям которых восходит изучение проблем деструктивизма в психологии, были и остаются Федор Достоевский и Фридрих Ницше.

В ХХ веке проблемы деструктивного поведения, деструктивной личности были одними из центральных в психоанализе. Зигмунд Фрейд, Альфред Адлер, Эрик Эриксон, Эрик Берн искали причины деструктивизма в условиях социализации, пытались определить, какие именно факторы, преимущественно детства и юности, ведут к различного рода невротическим девиациям, в том числе и к одержимости ненавистью, выступающей в качестве психологического стержня террора. Карл Юнг, Карен Хорни, Эрих Фромм предлагают более широкий подход и обращаются за ответом к общественным отношениям нашего времени. Конрад Лоренц и другие этологи полагают, что этот ответ можно найти в изучении агрессивных инстинктов, проявляющихся в поведении животных. Объяснение механизмов формирования и поведения террористических сообществ предлагают социальные психологи, исследовавшие закономерности группового взаимодействия.

Кажется несомненным, что когда речь идет об идейных вдохновителях, организаторах и ведущих фигурах террористических братств, тем более о террористах-одиночках, вполне адекватно предложенное классиками психоанализа понимание личностных черт наиболее известных разрушительных фигур ХХ века. Коренящийся в комплексе неполноценности нарцисизм, садо-мазохизм, некрофилия, которые Эрих Фромм, основываясь на достоверных свидетельствах, находит в характере Гитлера, очевидны всякому, кто знаком с высказываниями Осамы бин Ладена и результатами реализации его планов. Однако уже применительно к современным фигурам такого уровня психоаналитическая парадигма, выводящая деструктивизм из свойств невротических личностей, в мотивах которых доминирует давление бессознательной сферы психики, кажется недостаточной. Еще труднее свести к влиянию индивидуального «бессознательного» объяснение поведения многочисленных рядовых членов террористических организаций. Конечно, гнездящийся в бессознательном многих индивидов и требующий компенсации комплекс неполноценности играет свою роль. Но главный импульс идет от упрощенного логического начала, абсолютизации идеи, подавляющей, вытесняющей из сознания все, что противоречит этой идее или не укладывается в ее прокрустово ложе.

В «Бесах» Ф.М. Достоевский так характеризует единственного положительного персонажа своего романа — Шатова, пришедшего от социализма к дорогой сердцу писателя русской идее: «Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уж раздавившим их камнем». В типологии К. Юнга описанный Достоевским характер относится к категории логических интровертов. Распространенность этого типа среди современников Достоевского, которую автор приписывает «русской исключительности» Шатова, в действительности вытекает из переходного кризисного состояния, в которое вступило российское общество с середины ХIХ века. Такие натуры становятся обычными в любом другом обществе, попавшем в аналогичную ситуацию, так как большинство людей такого типа попадают под власть одного из двух враждующих между собой в такое время направлений мысли. Под их влияние попадает и многочисленная категория людей, которых известный русский психолог и психиатр Личко относит к неустойчивой акцентуации, склонных легко поддаваться воздействию сильных личностей.

Не из бессознательной сферы психики, а из ограниченного сознания, воспринимающего мир только в черной и белой красках, возникают овладевающие массами разрушительные устремления. Склонность видеть сложный и противоречивый мир через упрощающую призму одной только что усвоенной идеи и думать, что все, несоответствующее этой идее, подлежит уничтожению, свойственна подростковому сознанию. Однако в период кризиса социальной системы такие идеи, обретая форму мифа, закрепляются, не позволяя сознанию взрослеть. При этом, мифологизация приводит к выхолащиванию из первоначальной идеи и того положительного, что в ней содержалось, исключая возможность восприятия какой-либо критики. Нарциссизм и некрофилия теперь идут не из индивидуального бессознательного, а заключены в самом мифе. Отсюда и проистекает их массовый характер. Примером тому может служить марксизм в его ленинско-сталинской обработке.

Светские и религиозные учения, используемые в качестве идеологий, то есть средств воздействия на массы в интересах обороняющихся и наступающих элит, под влиянием проповедников и агитаторов становятся источником формирования ценностей и социального поведения. Сами вожди враждующих между собой партий, поведение которых диктуется эгоистическими социальными интересами и идущей из глубин бессознательного жаждой власти, используют созданный и поддерживаемый ими миф для рационализации, то есть оправдания перед самим собой и другими своего безграничного властолюбия и бесчеловечности. Наивной и искренней добычей мифологизации сознания становится, в первую очередь, маргинальная молодежь, не сумевшая благополучно завершить ролевую идентификацию и, как отмечалось выше, не способная критически, релятивистски оценивать преподносимые ей простые ответы на сложные вопросы.

Понятие ролевой идентификации было введено для объяснения проблем юности Эриком Эриксоном, исследовавшим процесс социализации. Подростки, успешно идентифицирующие себя с ролями, которые им предстоит занять в мире взрослых, уверенные в правильности своего выбора и в доступности для них этих ролей, обретают понимание смысла жизни, осознают цели и уверенно идут к ним. В тех же случаях, когда такая идентификация не достигается — подходящая социальная роль не найдена или представляется недостижимой, а нормы-ожидания, соответствующие ролям, не принимаются — исход социализации оказывается неблагоприятным: общество и индивид взаимно отвергают друг друга. Следствием оказывается вовлечение неудачников в маргинальные группы, асоциальные или антисоциальные виды активности.

Такой неблагоприятный вариант, названный Эриксоном ролевой диффузией, получает особенно широкое распространение в обществе, переживающем процесс переходного кризиса. Возникает конфликт между ролевыми нормами и идеологией, в которой вступающее в социальную жизнь поколение ищет смысл жизни, моральное оправдание своего будущего. Этот конфликт остро переживается частью молодых выходцев из элиты, которые попадают под влияние идей модернизации в их наиболее экстремальном варианте. С другой стороны, роли, предлагаемые новыми социальными структурами молодым, получившим образование выходцам из низов, оказываются в противоречии с унаследованными ими традиционными представлениями и не соответствуют их завышенным ожиданиям. Чувство ущербности делает эту группу особенно восприимчивой к идеологическим мифам, компенсирующим трудности самоидентификации. Недавно «Вашингтон Пост» рассказала историю азиатского юноши, получившего на родине неплохое образование и выигравшего в лотерее грин-карту, дающую право на въезд и работу в Соединенных Штатах. И он, и вся семья были счастливы, надеясь, что за океаном он сможет заработать деньги и избавить себя и своих близких от нужды. Материальные надежды оправдались — на его заработок родители смогли построить хороший дом, приобрести необходимые вещи. Однако образование оказалось недостаточным, чтобы получить работу, на которую юноша рассчитывал. Чувство второсортности и обиды побуждает его мечтать о возвращении на родину. Идентификация с мифом исламского мессианства в этом случае — наиболее легкий путь компенсации. Страдания народных масс, борьба за их социальное и национальное освобождение выступает в качестве аргумента, подтверждающего обоснованность мифа и оправдания необходимости борьбы. Из числа такой индоктринированной молодежи и вербуются фанатики, готовые использовать любые средства для революционного насильственного уничтожения традиционных институтов и их защитников, а в другом варианте — для истребления тех, кто стремится к переменам.

Там, где противник слаб и недовольные массы поддаются на призывы к возмущению, они образуют боевые отряды, штурмующие во главе разъяренных масс бастионы противника. Там же, где противник силен, а массы инертны, они становятся солдатами замкнутых террористических сообществ.

Исследователи эффекта индоктринации (промывания мозгов) в преступных сообществах, сектах, казармах, в лагерях для военнопленных отмечали в качестве начального отправного момента манипуляционной технологии — подавление личности путем всяческих унижений. В данном случае используется другой путь — сверхкомпенсации неполноценности через приобщение к числу избранных, призванных к исправлению мира. Массовый миф превращается для захваченных им индивидов в сверхценную личностную идею. Ими овладевает мессианское восприятие своих вождей и оценки собственных действий. Они видят в себе сверхчеловеков, осуществляющих высшее предназначение, и гордятся этим. Поэтому убийство любого числа не только противников, но и людей, которых у них нет оснований считать своими врагами, гибель своих сторонников, да и самопожертвование их не смущает и не останавливает. Соединение в мотивации мессианства бессознательного и сознательного начал психики исключает какие бы то ни было сомнения и колебания, делает индивида абсолютно невосприимчивым к критике.

Для полноты картины необходимо указать на некоторые социально-психологические механизмы, оказывающие влияние на психику и поведение индивидов в террористических сообществах. Наиболее значительным среди них оказывается эффект «группового мышления». Исследования группового поведения показали, что в группах, находящихся в состоянии конфликта с другими группами или социальным окружением, неизбежно возникает деиндивидуализация психики. Возникает «групповое мышление», содержание которой без критики и какой-либо попытки самостоятельности разделяется членами группы. Конфронтация определяет главное содержание этой мысли. Весь мир делится на «наших» и «не наших». Все, что исходит от «наших», любые их высказывания и действия, безраздельно одобряется. «Мы всегда правы». Все, что исходит от «не наших», априорно осуждается и объявляется порочным. «Они — всегда не правы». Любая информация, противоречащая такой железной установке, блокируется и не воспринимается. Тот член группы, который проявляет наибольшую непримиримость к противникам, становится непререкаемым лидером и приобретает харизматическую власть. Он как бы берет на себя ответственность за любые последствия реализации его приказов. Поэтому приказы эти беспрекословно выполняются, сколь бы бесчеловечны и ужасны они ни были. Эксперимент Стенли Милграма, проведенный им в 60-е годы в Йельском университете, подтвердил то, что еще раньше подсказывалось историей ХХ века, — действуя по приказу даже случайного лица, ситуативно обладающего более высоким статусом и берущего на себя ответственность, подавляющее большинство совершенно обычных людей способно выступить в роли палача. Что же говорить о приказах харизматического лидера в условиях групповой мысли.

Эффект группового мышления изучался на материале поведения в замкнутых группах. Однако исторический опыт показывает, что такие же механизмы могут действовать и в масштабе целого общества. Именно в этом смысле можно использовать предложенный Карлом Юнгом термин «коллективное бессознательное». Нагнетание страха и ненависти, распространение мифа об угрозе, исходящей от какой-либо социальной или национальной группы внутри общества или от внешнего врага, порождает в массовой психологии деление мира на пресловутых «наших» и «не наших», загоняет население страны, по крайней мере его значительную часть, в рамки «группового мышления», превращает распространителей этой ненависти в «вождей нации». Рождение и история ленинско-сталинского господства в России и гитлеризма в Германии, маоизма в Китае развивались именно по такому сценарию. Как только заряд ненависти к прежнему «врагу» ослабевал, немедленно выставлялась новая мишень. Так, в Советском Союзе для поддержания населения в истерическом состоянии групповой мысли, укрепления власти номенклатуры и харизмы Вождя, кроме постоянного внешнего противника — «международного империализма», как куклы из-за ширмы выскакивали и сменяли друг друга враги внутренние: капиталисты и помещики, кулаки и подкулачники, специалисты-вредители, троцкисты-зиновьевцы, космополиты-сионисты, врачи-убийцы, вейсманисты-морганиисты, художники-абстракционисты и пр. Этот же социально-психологический механизм позволяет современным проповедникам агрессивного ислама, выставляя Запад и, прежде всего, США в качестве врагов мусульманского мира, объединять ненавистью значительную часть населения этого мира, а самим превращаться в диктаторов или в духовных лидеров, создавать атмосферу, вдохновляющую террористов.

Можно назвать и другие психологические механизмы, поддерживающие ненависть и оправдывающие бесчеловечность. Ограничимся только одним. Конрад Лоренц, исследуя агрессивное поведение животных, показал, в частности, что крысы, способные к самопожертвованию в интересах своей стаи, становятся беспредельно агрессивны по отношению к чужакам. Крысу другой стаи буквально разрывают на куски. Такой же инстинкт, по мнению Лоренца, рождает агрессивное поведение у людей. Как мы видели, в состоянии группового мышления само отнесение индивида или группы к разряду «не наших» рождает и оправдывает агрессию. К наблюдению Лоренца можно только добавить, что у людей, в отличие от животных, отнесение к разряду своих и чужих определяется не по запаху, а по словесному ярлыку. Как показывает тот же исторический опыт, достаточно было, скажем, навесить на жителя села ярлык — «кулак», чтобы проживавшие рядом с ним с детства соседи переставали считать его и его семью людьми, врывались к нему в дом, растаскивали его имущество, выгоняли с малыми детьми на мороз, а могли и убить. Этот же механизм использовался Гитлером, а потом и Сталиным для истребления (в случае Сталина, в подготовке к истреблению) евреев. Стоит ли удивляться, что у террориста не вызывают ни малейшего сожаления его жертвы, которых, как ему внушалось с самого детства, следует считать «неверными».