Статьи по психологии

Виртуальные революции: использование виртуальных объектов при смене власти

В статье известного украинского специалиста Г.Г. Почепцова исследуется модель свержения действующей власти путем виртуальной дестабилизации социальных систем. Рассматриваются параметры виртуальной революции при различных вариантах смены власти. Исследуются условия виртуального «взрыва», за которым следует «взрыв» социальный. Оригинал статьи опубликован в украинском журнале «Політичний менеджмент» («Политический менеджмент»).

Виртуальные объекты активно используются с целью стабилизации социальной системы. В частности, христианство, как и любая другая религия, компенсирует неадекватность социальной реальности различными виртуальными конструкциями (например, вознаграждением в потусторонней жизни). Теория менеджмента террора (terror management theory), которая возникла в наши дни, пытается определить механизмы, которые разрешают человеку сохранять осмысленное существование в очень сложном мире, поскольку человек, в отличие от животного, может смотреть в будущее.

Теория менеджмента террора (авторы Дж. Гринберг и др.) усматривает основной источник человеческой тревоги в страхе смерти. Этот страх может понижаться через подключение то ли к модели мира, присущий определенной культуре, то ли к высокой самооценке, которая блокирует мысли о смерти. Эксперименты свидетельствуют, что люди с высокой самооценкой менее болезненно реагируют на раздражители, связанные со смертью. Напоминание людям об их смертности может порождать в ответ потребность в самооценке и в подключении к культурной модели мира.

Культура как социальная конструкция содействует максимализации стабильности данного варианта мира, поскольку здесь начинают действовать следующие правила:

· культурные модели мира дают человеку смысл и стабильность в границах нестабильного и непредсказуемого мира;

· культура дает человеку ощущение ценности и самооценки, если данный человек придерживается правил, присущих определенному обществу;

· культурные модели предлагают символическое бессмертие (в детях, книгах, результатах работы и т.п.).

Ш. Соломон, один из авторов теории менеджмента террора, в интервью журналу «Psychology Today» объясняет реагирование на носителей других культурных образцов: «Теория менеджмента террора интересуется и тем, почему людям тяжело быть с теми, кто является другим. Раз культура выполняет функцию возражения смерти, в таком случае люди других культурных традиций подрывают нашу защиту против страха смерти. Мы отвергаем эту группу как порождения ада. Наиболее мягкой формой становится понижение угрозы, которую мы ощущаем со стороны альтернативной картины мира. Мы также можем попробовать убедить других отказаться от их идей и принять наши, как это делают миссионеры. Мы без сожаления можем убить культурно других, лишь бы доказать, что наш путь наилучший. Для радикального ислама, воплощаемого Усамой Бен Ладеном, Запад есть абсолютное зло и подлежит уничтожению. С другой стороны, президент Джордж Буш объявил данный конфликт крестовым походом, определяя, что наш Бог лучший чем их» [1].

Интересно, что это культурное столкновение напоминает столкновения между Советским Союзом и США во времена «холодной войны». Тогда одна сторона усматривала возможность своего развития только при условии уничтожения таких же возможностей для другой. Если Р. Рейган говорил об «империи зла», то с советской стороны мы слышали о «зверином оскале американских империалистов» (они же «поджигатели войны»). Разумеется, справедливость собственной позиции обе стороны не подвергали сомнению .

Мощные пропагандистские системы СССР и Китая демонстрировали процессы стабилизации посредством виртуализации, когда тиражировали виртуальные образцы правильного поведения и героики. В качестве «мягкой силы» к этому прибегает и западная система, предпринимая усилия по удержанию собственной модели мира. При этом, владея мощнейшими на сегодня «машинами» для создания картины мира с помощью массовой культуры, США имеют возможность распространять свою картину мира намного дальше собственных границ. Американская массовая культура реально вытесняет любую другую.

Не менее активно виртуальные объекты используются и для дестабилизации систем. Дестабилизация как процесс не стала еще объектом достаточного исследовательского внимания. Так, В. Серебрянников подчеркивает: «теорию социального взрыва довольно слабо разработана, в особенности относительно современного периода» [2]. Л. Никовская видит схему развертывания социального взрыва в таком виде [3]:

· нарастание трудностей, которое приводит к ситуации, когда становится невозможной одновременное противодействие напору проблем, которые требуют немедленного решения;

· выход из порядка существующего механизма согласования и принятия решений;

· потеря многими людьми и организациями возможности действовать соответственно своим целям и функциям.

Эти характеристики напоминают постепенное нарастание хаоса, который выливается в важные социальные изменения.

Интересно, что И. Пантин связывает социальный взрыв не столько с экономическими или социальными условиями, сколько с психологической детерминантой: «Социальний взрыв связан с характером переживаний массами изменений, новых ситуаций, трудностей, с характером реакции на них» [4]. Он подчеркивает, что год французской революции был самым благополучным в экономическом отношении. Хлебные трудности в России ощущались уже в 1916 году. Виртуальная составляющая, без сомнения, базируется на психологической детерминанте.

Виртуальные объекты, которые вводятся в случае дестабилизации, направляются на чувствительные точки социальной системы. Для власти, например, это будет подрыв доверия к ней, для военных — их умения вести войну, для милиции — бороться с преступностью и т.д.

При достаточной ресурсной поддержке введенных виртуальных объектов получаем несоответствие: виртуальное пространство начинает динамично изменяться, в то время как реальное двигается со старой скоростью. Это расхождение и есть главный источник «слома» системы, если ей не удается замедлить скорость изменений виртуального пространства. Но вместе с тем, как свидетельствует опыт бывшего СССР, это замедления, например, путем введения того ли другого варианта цензуры, будет лишь временными, поскольку нынешнее глобальное общество  «простреливается» со всех сторон, независимо от уровня защиты ее виртуального пространства.

Виртуальные дестабилизаторы содержат в себе определенный набор обязательных характеристик. События времен гласности и перестройки продемонстрировали это очень убедительно. Тогдашняя модель виртуальной революции включала такие компоненты:

· жертва (при этом она может быть как индивидуальной, так и коллективной. Например, использования саперных лопаток в Тбилиси);

· массовость и зрелищность протеста (обычно народные волнения предусматривают «стирание» старых правил и возможность образования новых; протест должен быть зрелищным, наподобие палаток голодающих на Крещатике в Киеве, чтобы это могло снимать телевидение);

· обязательность молодежного (студенческого) участия, поскольку молодежь не только символизирует будущее, но и легка на подъем, не связана социальными условностями, обычно проживает компактно, в общежитиях — с ней проще работать агитаторам;

· включение международных информационных потоков для обратной циркуляции в страну и создание соответствующего международного давления;

· наличие зрителя, без которые все эти действия теряют смысл; у зрителя же начинает разрушаться имеющаяся модель мира, что, вероятно, и является главной целью подобных действий;

· определенная временная зависимость, поскольку привыкание к ситуации снимает ее «горящий» характер; с другой стороны, например, в Ираке, американские специалисты усматривали здесь опасность возникновения «идеологии сопротивления» [5].

В таком случае модель изменения власти принимает вид создания прецедента массовых волнений. Они могут быть довольно зрелищным мероприятием, которое отвечает современным стандартам телевидения. Власть, имитируя спокойствие, рано или поздно не выдерживает и срывается, пытаясь убрать участников волнений с улицы. В результате появляется жертва (жертвы). Это может быть не только чья-то случайная смерть, но и аресты, которые также носят символический характер, создавая необходимый ореол мученичества, которое резко усиливает символический характер событий и прямо влияет на виртуальное пространство.

Мы говорим о важности виртуальной составляющей во всех этих случаях, поскольку обе стороны — власть и протестующие — борются, в первую очередь, в виртуальном пространстве, пытаясь обеспечить себе победу именно там. Студенты в палатках не могут рассматриваться в физической реальности как бойцы. Они являются бойцами виртуальной реальности, создавая образы борцов против режима (преступного, коррупционного и т.п.). Точно так же и все пять вышеназванных параметров несут четко выраженный виртуальный характер. Они будто бы созданы под виртуальную «раскрутку», под удержание постоянного напряжения, под освещение в СМИ. Создается будто бы принципиально незавершенная виртуальная конструкция, завершением которой может быть только смена действующей власти. Последний пример реализации такого действа — Грузия, который даже назывался виртуально как революция роз. Протестная стихия легитимизировала увлечение власти новыми игроками. «Седой лис» Э. Шеварднадзе (кстати, такой же виртуальный из-за своей максимальной неоднозначности, как и вся ситуация переворота) не решился на сопротивление.

Типичной моделью виртуального «взрыва», за которым следует «взрыв» социальный, можно считать следующую цепь событий:

Виртуальный «образ» изменения режима - Демонстрация - Разгон демонстрации - Жертва - Реальное изменение режима.

Интересно, что эта цепочка изначально виртуализируется таким образом, чтобы сразу отвергнуть подозрения относительно насильственного изменения власти. Вспомните названия: бархатная революция (Прага), революция роз (Тбилиси). Ничто плохое не может носить такого красивого названия. А вот революция веников в Армении 2004 года не удалась. Да и само название какое-то неловкое.

Виртуальный «взрыв», приводящий к реальному изменению власти, строится по модели, похожей на ту, согласно которой вводятся и закрепляются новые представления в тоталитарных сектах. Там происходят три процесса:

· «размораживание» старых представлений;

· внедрение новых представлений;

· «замораживание» новых представлений.

Теперь посмотрим, как действуют митинг или демонстрация протеста. Они направлены на создание контекста, максимально благоприятствующего виртуальному «слому». Перечислим некоторые принципиальные моменты такого рода введения ментальных конструкций, конфликтующих с доминирующими на данный момент:

· маргинальная или запрещенная ранее точка зрения приобретает публичность, которая переводит ее в другой статус;

· митинг или демонстрация направлены на анонимизацию каждого участника, что делает для него возможными те типы поведения, которых он не практиковал ранее;

· митинг или демонстрация создают ситуацию физического контакта, невозможного в обычной жизни;

· в случае применения силы против демонстрантов возникает еще более объединяющее «мы» против «них»;

· стрессовая ситуация, которая при этом возникает, «намертво» закрепляет информацию, которая вводится;

· в рамках митинга/демонстрации точка зрения, которая вводится, никогда не опровергается.

Все это создает благоприятные возможности для интенсивного манипулятивного влияния со стороны организаторов митинга/демонстрации.

Грузия-2003 и Армения-2004 имели очень похожие параметры в виде низкого жизненного уровня и маленькой численности населения, когда даже без СМИ любая информация может распространяться без ограничений. Кстати, в похожей модели свержения С. Милошевича протестующие вне забастовок, которые тогда охватили почти все, оставили кафе, так как они, вероятно, могли служить определенными коммуникативными ретрансляторами. Возможным ответом на разные результаты в Тбилиси и Ереване может быть наличие/отсутствие давления извне, а также потеря внутренней «энергетики» самым Э. Шеварднадзе — он очень давно находился у власти. Дополнительно к этому могла сыграть свою роль и большая/меньшая близость к России, поскольку с ней у Шеварднадзе в последнее время не всегда были добрые отношения.

В принципе и виртуальная война, и виртуальная революция требуют не одного, а целого набора сообщений, так как разные целевые группы должны получить то, что нужно именно им. Э. Месснер писал: «агитация во время войны должна быть двуликой: одна полуправда для своих, другая — для неприятеля. Но одного лукавства мало — нужна, так сказать, многоликость: для каждого уровня сознания, для каждой категории характеров, склонностей, интересов — особая логика, искренность или лукавство, рассуждения или сентиментальность» [6]. Это содержательное различие, но не меньшее разнообразие существует и в вариантах каналов коммуникации, которые должны донести избранное сообщение до целевой аудитории.

В этом плане интересная мысль министра обороны США Д. Рамсфелда, высказанная им на встрече с редакторами газет: следует готовить специалистов по разным регионам со знанием языка и культуры, их следует вознаграждать за это знание, а не наказывать, поскольку это определенное отклонение от нормальной армейской карьеры [7]. Здесь важно внимание относительно снятия сопротивления воинской среды для такого типа специалиста.

Все вышесказанное позволяет сформулировать правило виртуализации. Виртуальный объект может увеличивает свою силу, если он строится с учетом той модели влияния, которая наиболее эффективна для данной целевой аудитории, поскольку тогда он не изменяет имеющуюся картину мира аудитории, а, наоборот, опирается на нее. Степень сопротивления такому объекту будет намного меньшим.

Рассмотрим упомянутые параметры виртуальной революции на нескольких вариантах изменения власти: двух, которые удались (Чехословакия и Румыния), и одном неудачном (Китай). Построим наше изложение за единым принципом, считая жертву ключевым элементом, который задает главный элемент сюжетности, который в свою очередь легитимирует изменение власти. Необходимо также сказать, что изменение власти легитимируется предыдущей виртуальной частью, которая обвиняет власть. Жертва, скорее всего, лишает власть права на защиту, выступая затем в роли своеобразного блокиратора дальнейших действий со стороны власти.

Чехословакия

Жертвой стал студент М. Шмид, который погиб в результате применения силы полицией при разгоне демонстрации. Протесты происходили в Праге 17 ноября 1989 года. Однако ключевое событие оказалось постановочным спектаклем. Студент не только реально не погиб, но даже, как выяснилось, был сотрудником секретной полиции [8]. Последняя и организовала эти протесты, чтобы заставить коммунистическое руководство страны сойти с политической арены.

Жертва оказалась вмонтированной в студенческие протесты, лишая власть возможности выйти на новые варианты борьбы с демонстрациями. Жертва выступает в роли определенного блокиратора подобных действий в будущем. В символической (виртуальной) плоскости это закрепляет виртуальную конструкцию, которая вводится, например, для обозначения власти как «диктаторского режима», не способного демократизироваться.

Румыния

В роли жертвы оказался венгерский проповедник Л. Текеш. Его арест сдетонировал события в Тимишоаре. Священника часто посещал второй секретарь посольства США в Бухаресте Д. Керри [9]. Фильм немецких документалистов «Шах и мат» и дальнейшее обсуждение его в венгерской и румынской печати показали, что в этом случае сработали совместно американские и советские спецслужбы, поскольку обучение происходило в лагерях на территории Венгрии. Там подготовили несколько десятков тысяч «профессиональных протестующих».

Борьба с демонстрантами на следующем витке событий парализовала власть. Н. Чаушеску профессионально «спасают» — навстречу его гибели. Спасают те, кто его сразу же и расстреливает. При этом власть в Тимишоаре действует неадекватно, отказываясь даже просто согласиться с требованиями манифестантов. Все это закрепляет представления о власти как о «диктаторском режиме», поскольку она одна изо всех сил демонстрировала закрытость.

Китай

Китайские события стали предостережением для М. Горбачова, как заявлял А. Грачев, которого цитирует историк холодной войны М. Уолкер [10].

Китайские события, вероятно, стали исключением из правила по двум причинам:

· они получили сверхмощное освещение, поскольку тогда, в преддверие визита М. Горбачова, в Пекине собралось множество журналистов;

· студенты вначале находились на площади законно (или почти законно) в связи со смертью 15 апреля партфункционера, бывшего генсека КПК Ху Яобана.

18 апреля, через три дня после смерти Ху Яобана, студенты двигаются к центру Пекина. 20 апреля власть впервые применяет силу, для того чтобы оттеснить студентов от правительственной резиденции. 22 апреля происходят похороны. Студенты передают петицию, требуя встречи с премьером Госсовета Ли Пеном. 15-18 мая происходил визит М. Горбачева. К тому времени на площади обустраивается палаточный городок. 13 мая несколько сот студентов начали голодовку. 20 мая вводится военное положение в некоторых районах Пекина. 30 мая студенты на площади Тяньаньмень сооружают десятиметровую статую «богини Демократии». 4 июня ночью войска разгоняют студентов, стреляя в них.

По сути, Китай впервые столкнулся с неконтролированной ситуацией, которая активно освещалась СМИ многих стран. Все это происходило на фоне борьбы за власть в самой КПК. В результате с 28 апреля газеты, телевидение и радио стали освещать то, что происходило на площади, чего не могло быть ранее. (Десятичасовая студенческая демонстрация 27 апреля почти не освещалась) [11].

4 мая — юбилейная дата в Китае, связанная с движением 1919 года. Поэтому студенческие демонстрации в этот день привлекли внимание многих зрителей. Впервые к демонстрантам присоединились журналисты с собственными лозунгами. Они требовали права «говорить правду». Выход журналистов оказал содействие привлечению к протестам интеллигенции.

Уроки освещения событий в Пекине повлияли на последующее освещение событий в Восточной Европе, Персидском заливе и в Советском Союзе [12]. Например, американские медиа предлагали китайским студентам в США интерпретировать события.

Следует признать значительную роль в развитии событий как самых студенческих выступлений, так и их освещения. То есть роль информационного и виртуального пространств была не менее значительной, чем роль событий реального пространства. С 28 апреля по 20 мая — времени действия военного положение, пресса публиковала статьи о студенческом движении и его требованиях. Можно сделать такой вывод: освещение становится непременным элементом самого события. Нет освещения, нет и события. Здесь действует видоизмененное правило И. Сталина: вместо большой мысли «не важно, как голосуют, важно, как считают» начинает действовать другая большая мысль — «не важно, как делают, важно, как освещают».

17 и 18 мая на улицы Пекина вышли уже миллионные демонстрации в поддержку студентов. И к управлению ситуацией наконец допускаются сторонники твердой линии. Ситуация завершается введением военного положения, благодаря чему восстанавливается статус-кво. Произошло не изменение системы, а перегруппировка властной элиты, что позволило сохранить власть путем применения насилия.

Студенческие демонстрации типичны для такого рода социальных изменений. Они происходили в Германии, Иране, Гаити, Украине — если припомнить только небольшую часть из них. Студенты вообще символизируют новую виртуальную картинку, поскольку уже по определению они являются представителями будущего. Одновременно они и представители всех социальных слоев, поэтому гальванизируют все общество. Любые их действия всегда будут привлекать внимание. Центральное положение студенчества всегда может попадать в резонанс с всем обществом.

Следует подчеркнуть, что социальные изменения являются периодами интенсивного возникновения виртуальностей. Во многом это связанно с тем, что нужно блокировать реальность, не давая как протестующим, так и зрителям выходить за пределы четко очерченного виртуального пространства. Отключения от него становится возможным только при наличии его соответствующего закрепления. В противном случае эта работа будет безрезультатной.

Облегчает построение виртуального пространства активное привлечение СМИ, в особенности телевидения. Но СМИ в таком случае порождают не новости, а квази-новости, поскольку четко задается мелодраматическое деление на героев и лиходеев. Протяженность события во времени не характерно для системы новостей, но является нормой для «мыльной оперы». Это выдвигает на первую роль именно зрителя, а не тех, о ком говорится с экрана. Ведь по сути поднимается основная закономерность телевидения — недостаток времени, который заставляет уплотнять сюжеты. Как заявлял У. Кронкайт, «одной из проблем телевизионных новостей является то, что у нас так имело времени на телевидении. Двадцать три минуты или около получаса, чтобы закрыть весь мир и такую очень сложную страну, как наша» [13].

«Бесконечная» новость по сути перестает быть новостью. Она переходит в другой жанр. Возникает, например, эмоциональность, которой нет в новостях, возникает максимальная включенность зрителя, обычно отстраненного от других типов новостей. Эта эмоциональность всегда присуща протестным движениям: она почти автоматически «перетекает» к зрителю, в особенности в случаях прямой трансляции. Теоретик и практик радикальных движений С. Алинский подчеркивал, что радикальные организации создаются для конфликтов, для вечной войны [14]. При этом важным становится не просто достижение победы, но и то, каким образом это будет сделано, поскольку чувства, энергетика и агрессия людей и организации являются ее специфическим оружием.

Новости — Нет эмоциональной включенности
Мыльная опера» — Есть эмоциональная включенность
Квази-новость — Есть эмоциональная включенность

Как видим, квази-новости идут в соответствии с моделью «мыльной оперы», втягивая зрителя в сочувствие развитию событий.

Переключение в виртуальную реальность, характерное для подобных социальных сдвигов, может трансформировать и мировосприятие человека, что соответствует закону избирательности восприятия. Теперь человек во всем будет видеть только приметы «милой ему» виртуальности. То есть виртуальность активно будет порождать новую виртуальность.

Интернет создал новые возможности для виртуального влияния. Вероятно, каждый тип виртуальности, связанный с доминированием того ли другого канала, порождал свои варианты социальных, политических или воинских следствий. Книга формирует свою виртуальность, кино — свою, телевидение — свою. Довоенный взлет киноиндустрии сформировал тоталитарные государства, поскольку и немецкое, и советское кино реально было частью политики, а не искусства. Телевидение создало эффект CNN, и под его влиянием приходилось свертывать или существенным образом корректировать военные действия (Вьетнам, Сомали, первая война в Персидском заливе, первая чеченская война). Сегодня настало время Интернета, который породил сетевые структуры, включая «Аль Каиду». Его использование дало возможность небольшому повстанческому движению в Мексике привлечь внимание всего мирового сообщества. Этот феномен сразу стали изучать военные аналитики [15]. Но они не учитывают тот факт, что это является одновременно и влиянием нового механизма порождения виртуальности. Каждый тип виртуальности базируется на типе машины, порождающей эту виртуальность, будет ли это литература, кино или телевидение.

Интернет создает виртуальность нового типа, максимально индивидуализированную (демассофицированную) как за получением информации и ее поиском, так и за ее восприятием, поскольку он, как и книга, дает возможность лицу дополнять ее соответственно собственным стереотипам. Книжного героя, в отличие от героя кино или телевидения, получатель информации мог визуализировать так, как хотел сам. Интернет повторяет этот опыт, только в других уровнях.

Терроризм максимально воспользовался возможностями этого нового типа виртуализации действительности, где, кстати, в деле рекрутирования новых бойцов активно эксплуатируется вариант использования «мягкой силы». Веб-сайты террористических организаций сориентированы на три вида аудитории: существующие и потенциальные сторонники, международная общественная мысль, население вражеских стран [16].

Интересны данные относительно распределения оптимистов/пессимистов среди аудитории русского Интернета. Там оптимисты составляют 68 %, в то время как среди всего населения — только 27 %. Это важная характеристика, поскольку, как правило, оптимист сам строит свою жизнь, а не ждет чьей-то помощи. Перед нами, можно считать, одновременно возникают две различные картины мира. Картина мира пользователя Интернета более оптимистична.

Кстати, специфическая роль «Аль Джазиры» базируется на новых именно для арабского мира возможностях другого средства — телевидения. Идеологический подтекст функционирования этого спутникового канала можно найти в интервью с творцом документального фильма о нем — Дж. Нуджемом [18]. «Аль Джазира» подается как единственное средство информации, которым пользуется (и гордится) каждый араб. Это что касается распространенности. Относительно же картины мира, присутствующей там, то она задается как «последний оплот арабского национализма». При этом и сама «Аль Джазира» поддается давлению со стороны США: госсекретарь К. Пауелл обратился в правительство Катара относительно этого спутникового канала [19]. США были возмущены решением ВВС показать кадры с американским военнопленным, ранее показанные «аль Джазирой». Все это происходит на фоне скандала с фотографиями, где американские солдаты явным образом подвергают пыткам иракских пленников. Рейтерс процитировали одного из редакторов арабской газеты: «освободители хуже диктаторов» [20].

Образование и культура создают долгосрочные картины мира. СМИ работают с кратковременными. Они интерпретируют сегодняшние события, тогда как образование и культура работают на уровне метаправил, которые и разрешают давать подобные интерпретации. Образование и культура — это виртуальное пространство, СМИ — информационное.

В кризисных ситуациях скорость интерпретаций должна совпадать или даже опережать скорость реальных трансформаций. Как правило, происходит наоборот: получается опоздание, в результате чего реальная среда изменяется быстрее, чем среда информационная. Разрыв в скорости заполняют слухи — их возникновение всегда активизируется в подобные периоды.

Д. Ронфельдт в свое время предложил типологию нестабильности, которая включает три типа [21]:

· спорадическая нестабильность, когда беспорядки возникают в ответ на текущие события, но остаются относительно изолированными и не составляют опасности для политической системы;

· системная нестабильность, когда беспорядки распространяются, расшатывая основы правящих институтов, что может приводить к коллапсу, конституционному кризису, воинскому путчу;

· эволюционная нестабильность, когда общество не может перейти к новой системе, т.к. фиксируется на существующем состоянии, застряв на процессе перехода.

Каждый из этих типов нестабильности должен теоретически опираться на свой вариант виртуальности. Например, бывший Советский Союз знал случаи спорадической нестабильности (волнения в Новочеркасске, направленные против власти местного уровня — эта виртуальность была ответом на недостаток продовольствия). Системная нестабильность, введенная (или подхваченная) перестройкой, создала виртуальность, которая полностью конфликтовала с доминирующей на тот момент, где все главные символические ценности было целиком перечеркнуты. Это, естественно, привело к совсем другой системе власти.

Эволюционная нестабильность характерна для сегодняшней Украины (и в меньшей мере для России), где общество стремится выйти на новое состояние. В этом случае конфликт двух виртуальностей — доминирующей и оппозиционной — происходит, в основной, в виртуальной плоскости.

Нестабильность является материальным выражением конфликта в виртуальном пространстве. Сильный игрок сначала изменяет доминирования в нем, потом переходит к пространству реальному. Процесс перехода от одного доминирования к другому сопровождается разного уровня беспорядками, которые продемонстрировало, среди других, развитие событий в Чехословакии, Румынии и Китае. Суммарно модель успешного влияния в этих случаях, а также в ряде других, включая распад бывшего Советского Союза и Грузию-2003, состоит из таких компонентов:

· наличие интенсивных информационных потоков внутри страны;

· поддержка этих потоков международными, которые в ряде случаев создают как давление на власть, так и заменяют внутренние информационные потоки, когда последним совершаются препятствия;

· постепенный отказ власти от продолжения борьбы под международным давлением или за счет сегментации власти на тех, кто готов и кто не готов поддерживать социальные изменения;

· активная, энергичная политическая сила внутри страны — как правило, ресурсно поддерживаемая извне, которая стремится вступить в резонанс с всем обществом;

· готовность общества воспринять новую виртуальную картину мира, что отнюдь не всегда связывается с материальными нуждами.

Все эти компоненты удерживают конфронтационную картину мира, постепенно перенося конфликт с виртуального пространства в пространство реальности. В этой ситуации сопротивление власти в реальном пространстве становится неуместным, если победа уже достигнута в просторные виртуальном.

При этом следует обеспечить переход между виртуальностями, как это было, например, в Грузии-2003: диктатор — экс-диктатор, оппозиционер — президент. Получается цепочка переходов, где другой участник цепочки может сместиться на ступеньку дальше, если первый участник освобождает ему место, смещаясь на следующую ступеньку:

Здесь следует помнить, что виртуальный ярлык диктатора или коррупционера также требует определенного ресурса для его приклеивания и удержания. Что нужно для удержания такой виртуальной структуры? Это целый ряд действий:

· ярлык «диктатора/коррупционера» начинает поддерживаться как внутри страны, так и за ее пределами;

· он постоянно должен подкрепляться новыми примерами;

· отрицательные характеристики должны усиливаться, поскольку происходит привыкания массового сознания к определенному порогу;

· окружение, дети также начинают функционировать в качестве примера (например, дети С. Хусейна);

· увеличивается количество «обвинителей» со стороны международных кругов, которые всегда трактуются массовым сознанием как более объективные;

· параллельно возвышается фигура «небесной чистоты» оппозиционера, который начинает набирать очки уже от самой критики другого даже без любых собственных действий.

Виртуальный объект выступает в роли своеобразного тарана, направленного на разрушение властной структуры. Сильными его сторонами в этой роли есть то, что его тяжело опровергнуть, поскольку это объект мифологический, то есть его невозможно проверить принципиально: его сила — в другой плоскости. Можем пересчитать ряд таких усилителей:

· удачное вербальное формулирование: например, модель «имеем то, что имеем» Л. Кравчука (или «Хотели как лучше, а получилось как всегда» В. Черномырдина), которые, в свою очередь, разрешают интерпретировать действительность;

· удачная метафорическая форма: например, определения «ось зла» или «империя зла», примененные США в разные периоды истории;

· удачная когнитивная форма: как показывают исследование П. Бойера и других специалистов в области когнитивных наук, не все символы одинаково хорошо проходят сквозь когнитивные фильтры. Некоторые припоминаются легче, поэтому и более подходят для дальнейшей трансляции.

В этих случаях виртуальный объект теряет свою связь с тем, что он есть всего лишь коррелятом реальности; для массового сознания он сам становится реальностью. Реальность же отличается от своего коррелята тем, что не подлежит проверке как таковая, поскольку уже по определению есть правильной.

Развитие новой картины мира требует немалых времени и ресурсов, поскольку виртуальное пространство обладает значительной инерционностью. США, например, 45 лет борются с Кубой без очевидных результатов. Ныне под влиянием голосов избирателей Флориды Дж. Буш одобрил план использования воинского самолета ЕС-130 для трансляции испаноязычного телевидения и радио, а также значительное увеличение финансирования для кубинских критиков правительства Ф. Кастро [22]. Речь идет о сумме в 59 миллионов долларов, самолет обойдется в 18 миллионов. То есть планируется интенсивное введение новой модели мира извне.

Сильный игрок, вероятно, может вырваться из виртуальности, которая навязывается извне. Слабый идет на поводке у нее или делает вид, что ее не учитывает, и тем только усиливает ее внедрение. Поскольку виртуальность инерционна, на определенном этапе уже практически невозможно отойти от навязанной ментальной картинки. Происходит фиксация, и вся следующая информация, в соответствии с законом избирательности восприятия, фильтруется так, что новая информация,противоречащая введенной раньше откидывается как неправдивая. Круг замкнулся, виртуальность возобладала.