Статьи по психологии

Политическая харизма: версии и проблемы

«Политическая харизма» относится к числу наиболее дискуссионных и неоднозначных понятий социологии. Причин этому несколько не только «ускользающая», «мистическая», трудно поддающаяся научному исследованию природа феномена харизмы; неоднозначность, непрозрачность классической концепции харизмы М. Вебера. Здесь важно учитывать и различие аксиоматических оснований, представлений о природе человека и социальной реальности, методов познания, которые используются при изучении этого столь многогранного и сложного феномена. Насколько целесообразно использование данного понятия в исследованиях современных политических процессов? Что является источником харизмы? Реальна она или искусственна? Каковы благоприятствующие условия ее появления? Кто играет ведущую, определяющую роль в харизматических отношениях лидер, его последователи или «свита»? Можно ли назвать конкретные личностные свойства, которые делают их обладателя харизматическим, или имеет смысл говорить о ситуационном наборе качеств, релевантных в конкретном социальном контексте? Что есть харизма исключительно психологическое состояние или же это социальное, культурное явление? Ограничивается ли харизма экстремальными условиями и патологическими личностями или же это универсальный феномен?

Большая часть объяснительных моделей феномена харизмы так или иначе основывается на подходе М. Вебера. В его трактовке понятие харизмы тесно соотносится с проблемой создания новых социальных образований, а также проблемой свободы, творчества, человеческой ответственности. Эта тема обсуждается им во многих работах (в частности, в ряде глав фундаментального труда «Хозяйство и общество», «Политика как призвание и профессия», «Социология религии», «Хозяйственная этика мировых религий», «Древний иудаизм» и др.), поэтому в зависимости от контекста несколько различаются и трактовки феномена харизмы. В работе «Хозяйство и общество» дано следующее определение: данное понятие «применяется к определенному качеству личности индивида, благодаря которому он отличается от обычных людей и воспринимается как обладатель сверхъестественных, сверхчеловеческих или исключительных способностей». Здесь же Вебер поясняет, что «эти качества не свойственны обычному человеку, они приписываются божественному происхождению или воспринимаются как образцовые, благодаря чему индивид считается вождем» [1]. При этом абсолютно неважно, по Веберу, являются ли квалифицируемые харизматические качества действительными, мнимыми или предположительными [2]. Следуя принципу свободы от ценностных суждений, Вебер безразличен и к ценностям, вносимым в мир харизматической личностью. Харизматиком для него является всякий, кто способен воздействовать на массу с большой эмоциональной силой. Однако в концепции Вебера харизма фундаментально социальна и не отождествляется с историко-психологической традицией «Великого человека».

Принципиально важно то, что как бы внеобыденна она ни была, для признания и сохранения своей харизмы вождь должен постоянно представлять доказательства харизматической легитимности знаки «благодатности», реальные «успехи» правления и т.п. Это обстоятельство объясняет ее нестабильность и подводит нас к выводу о принципиальном значении «организационного», «бюрократического» аспекта проблемы политической харизмы. Массовый энтузиазм, связанный с этим феноменом, предполагает использование различных формально-рациональных процедур, необходимость привлечения и управления большим числом людей и структур для формирования подобного эффекта. Иными словами, политическая харизма зависит от деятельности огромной бюрократической «машины». Далее, любой энтузиазм, особенно массовый, непостоянен, никогда полностью не предсказуем и не контролируем, но при этом требует все новых и новых стимулов. Наличие «массового движения», выражающего поддержку курса лидера, уже предполагает, что это движение кто-то и как-то организовал. Более того, чтобы удерживать в состоянии мобилизации население большой страны, недостаточно одного лишь массового энтузиазма и возбуждения, необходимо также постоянно демонстрировать успешность действий властей. Таким образом, в современном мире для установления и поддержания господства одной лишь «благодатной» харизмы явно недостаточно.

Данное обстоятельство актуализирует комплекс вопросов, касающихся взаимоотношений харизматического вождя и управленческого аппарата, их слаженных, солидарных действий или конфликта их интересов. Первоначальным базисом рекрутирования «свиты» вождя является личная харизма. Однако члены штаба заинтересованы в сохранении и укреплении позиции вождя, поскольку все, что угрожает легитимности главы, в той же мере угрожает легитимности их форм дохода, властных позиций и престижа, что сопровождает членство в штабе. Сохранение позиций штаба зависит также от укрепления сообщества в целом и установления такого социального порядка, при котором собственная позиция членов штаба получила бы стабильную повседневную основу. По Веберу, власть конфликтна по своей сути. Существует постоянный, по большей части латентный, конфликт между вождями и их управленческими штабами за то, чтобы владеть инициативой в борьбе за власть, экономические преимущества и социальный статус. При явном отсутствии успеха лидера, неудовлетворенности интересов штаба, наличии альтернативного харизматического лидера и множестве других причин весьма вероятна борьба управленческого штаба против наличного вождя во имя нового. По Веберу, любое политическое действие (а соответственно, и харизматическое) предполагает трех участников, от мотивации и поведения которых зависит его характер. Это «массы», вождь и его управленческий аппарат. В концепции Вебера основное внимание уделено анализу отношений между профессиональными политиками, а не «массам». Вебер не придавал особого значения понятиям «воля народа», «народный суверенитет», «мудрость народа» и т.п., расценивая их как чисто идеологические построения. Принимая основные положения либеральной концепции демократического правления свободы личности, идеи представительного правления и требования политического консенсуса граждан, включенных в политический процесс, он считал, что политические мнения формируются главным образом «наверху», а не передаются лидеру избирателями в ходе делегирования полномочий. «...Сам демос в виде бесформенной массы никогда не «управляет» большими ассоциациями, но управляем. Изменяется лишь способ, которым избираются исполняющие вожди и степень влияния, которую демос (или, точнее, социальные круги) способны оказывать на содержание и направление управленческой деятельности посредством «общественного мнения»» [3].

Профессионализация и рационализация политического пространства, превращение его в «предприятие», приводит к углублению разделения на массу и профессионалов. Индивиды, не являющиеся профессионалами в политике, не способны, по Веберу, действовать рационально в этой сфере, т.е. осознанно и самостоятельно ставить политические цели и столь же сознательно избирать адекватные им средства. «Массой» становятся все те, кто не включен в политику как предприятие, кто рационально действует в других «космосах». В этом смысле каждый такой индивид, вне зависимости от его умственного уровня, статуса или нравственных принципов, потенциально или фактически является членом массы.

Таким образом, по Веберу, несмотря на рационализацию, характерную для современного мира, отношение масс к вождю и к политике в целом по-прежнему остается преимущественно эмоциональным и иррациональным. Данные неизменные психологические черты масс особенно усиливаются в экстраординарных ситуациях. Традиционное и легальное господство, несмотря на ряд различий, характеризуются общей чертой постоянством, они выступают структурами повседневной жизни. Харизматическое правление в чистом виде появляется из коллективного возбуждения, произведенного необычной ситуацией и/или в условиях экстраординарных психических состояний. При этом ситуация экстраординарна с точки зрения вовлеченных в нее людей. Соответственно, для сохранения своего господства вождь и его «свита» вынуждены постоянно поддерживать среди последователей некоторое состояние «тревожности». Поскольку экстраординарные ситуации не могут быть полностью исключены из жизни и истории, можно предположить неискоренимость феномена политической харизмы.

Пассивность, эмоциональность и иррациональность масс дают повод к обсуждению ряда дилемм современной демократической политики, развивающейся в направлении легального типа господства. Во-первых, формальная рациональность, как и соответствующий ей чистый тип целерационального действия, в себе самой своей цели не имеет и всегда определяется через что-то другое. Парламентарная демократия, признаваемая классическим либерализмом единственным правомерно законодательным органом в правовом типе западного государства, не имеет в себе достаточной легитимирующей силы в глазах масс (а это, по Веберу, первооснова любого господства), является неустойчивой. Соответственно, легитимность легального господства необходимо усилить либо с помощью традиции, либо за счет харизмы. Последний вариант представляется Веберу более предпочтительным, поскольку только плебисцит, по его мнению, может сообщить политическому лидеру ту силу легитимности, которая позволит ему проводить определенным образом ориентированную политику, поставив государственно-бюрократическую машину на службу тем или иным ценностям. Для этого политический вождь должен быть харизматически одарен, в противном случае он не сможет получить одобрение плебисцита.

Во-вторых, с точки зрения Вебера, легальность сама по себе не может служить мобилизующим моментом, т.е. давать дополнительный импульс поведению индивидов. В современном (демократическом западном) обществе массы верят в рациональную обоснованность политического порядка. Однако конкретный выбор требует эмоций, он совершается отнюдь не по идеальному типу целевой рациональности. Реальное функционирование политики как предприятия предполагает эмоциональную мобилизацию масс на поддержку харизматического вождя. В последнем случае можно говорить об аффективном политическом действовании, прерывающем течение повседневности [4]. Харизма позволяет, хотя бы на относительно короткое время, мобилизовать людей для совершения политических действий, выходящих за рамки их рутинных занятий (выборы, референдумы и т.п.), но и требующих более сильного импульса, чем его могут дать привычка, традиция или рациональное убеждение.

В социологии нет общей позиции как в отношении веберовской концепции харизмы, так и относительно возможности использования данного понятия для анализа современных политических процессов. Представление о неадекватности понятия харизмы, в первую очередь, стало реакцией на его повсеместное некритическое употребление. Скептическому отношению способствовало и двойственное понимание Вебером проблемы харизмы, «многоуровневость» понятия.

В «религиозном» подходе к харизме (К. Фридрих, Д. Эммет) критикуется, с одной стороны, расширение, выведение изначально теологического понятия за пределы сферы религии, с другой безразличие к вопросам духовности и моральности лидерства. В итоге либо аргументируется тезис об абсолютной несовместимости сфер религии и политики и, соответственно, утверждается невозможность политической харизмы, либо использование категории харизмы при анализе политических процессов допускается лишь к ограниченному кругу «духовных» политиков (например, М. Ганди). В последнем случае подлинные харизматики в сфере политики также рассматриваются в высшей степени моральными и религиозными. Харизматический политик предстает обладающим особой «вдохновляющей» способностью и благодаря своим духовным качествам мобилизует людей на экстраординарные усилия. Далее, побудительным мотивом харизматического политика выступает стремление «разбудить» мораль других людей, а не желание стать объектом слепого послушания и преданности. Таким образом, в религиозном подходе стремятся придерживаться узкого значения понятия «харизма». Однако если группа мыслимых вождей-харизматиков настолько мала, то закономерен вопрос о полезности данного понятия для социологии.

Принимая основные положения веберовской концепции харизмы, ряд исследователей обращает внимание на необходимость ее модификации в связи с принципиальными изменениями современного политического пространства и современного мира в целом. Так, К. Лёвенштейн [5] полагает, что харизматическое лидерство зависит от широко распространенной веры в экстраординарные и сверхъестественные способности, тогда как в современном рациональном обществе подобные верования практически исчезли, отсюда харизма возможна лишь в «ранние эпохи», а также в обществах, продолжающих оставаться несовременными в указанном смысле слова. Исходя из того, что Вебер не мог знать о революции массового общества, массовой политики и т.п., делают вывод, что его концепция мало применима для анализа современной политики, которая качественно отлична от описываемого им «века площадей и митингов». Другими словами, место истинных харизматических политиков заняли псевдохаризматики, манипуляторы современных массовых коммуникаций.

Существует и другая линия рассуждения, в которой краеугольным камнем аргументации выступает несовместимость «истинной» харизмы с сущностью современного общества. При этом акцентируются три черты харизмы: ее иррациональность, революционность и личностная природа. Предполагается, что изменения в социальных и политических структурах обусловили минимальные шансы или даже практическую невозможность появления истинной формы харизмы в современном обществе (рациональном, безличном, бюрократическом, массовом и т.п.). Преобладающей тенденцией становится создание бюрократическими структурами харизматического лидера, изначально лишенного качеств харизматика. Р. Глассман пишет о «сфабрикованной харизме» [6], а Й. Бенсман и М. Гайвант предлагают ввести понятие «псевдохаризма» [7]. На развитие проблематики псевдохаризмы в связи с реалиями массового общества значительное влияние оказали работы представителей франкфуртской школы неомарксизма. В частности, интерес представляет обсуждение темы «позднего капитализма», для которого характерна тотальная формализация всех сфер жизнедеятельности, подвергающая постоянному давлению истинную харизму (иррациональную, радикальную, личностную). Всемогуществу бюрократических структур невыгодно появление или усиление неподконтрольных им личностей и процессов, а значит, и подлинного (революционного) харизматического лидера. Однако харизма, говорят те же авторы, необходима для функционирования политики, а следовательно, выражена потребность в ее «управляемой», искусственной замене псевдохаризме. Иными словами, социальный кризис, как показывает практика, можно создать и при этом единственным выходом из него изобразить избрание того или иного политического деятеля, представляемого фигурой с экстраординарными качествами. Согласно подобным критическим теориям, харизма выступает ширмой для затемнения других, скрытых идеологических или материальных целей определенных заинтересованных групп. Отсюда выдвигается вопрос о рассмотрении природы интересов, скрытого содержания псевдохаризматического послания.

Тезис о всемогуществе бюрократического аппарата актуализирует вопрос о средствах манипуляции сознанием и поведением людей. В рассуждениях теоретиков концепции «псевдохаризмы» чрезвычайно большое место занимает проблема «культурной индустрии» или «индустрии сознания», изучение механизмов создания харизмы, а также учет «дехаризмирующего» эффекта СМИ. Заметим при этом, что и СМИ, в свою очередь, весьма заинтересованы в поддержании харизмы, «драматичности», «увлекательности» политической кампании и политической жизни в целом (как возможность расширения аудитории, повышения расценок на рекламу и т.п.).

Распространение концепций авторитарной личности способствовало психологизации феномена харизмы (садизм/мазохизм лидера и его последователей). В этой связи оправдание получил анализ психологических и патологических характеристик личности вождя, его биографии, а причины появления политической харизмы находили объяснение в невротических склонностях масс, формировании массовых психозов, комплексов и страхов.

Широкое распространение в социологии получила «функциональная» трактовка харизмы, которая по своим аксиоматическим посылкам принципиально отлична от радикальной и критической направленности концепций «псевдохаризмы». Известный в социологической теории феномен «парсонизации Вебера» способствовал возникновению ряда клише, в частности, применительно к понятию харизмы. Тезис Парсонса, что харизма не есть метафизическая сущность, но строго эмпирически наблюдаемое качество, а также акцентирование им взаимосвязи харизмы и легитимности (как институционального приложения или воплощения харизмы) [8] стимулировали проведение эмпирических исследований по соответствующей проблематике, поиск четких теоретических и операциональных определений понятия. Многообразные концепции, базирующиеся на эмпирических исследованиях, объединяет стремление изучать данный феномен через поиск и анализ функций, которые выполняет харизма в жизни общества (как правило, это такие позитивные функции, как интеграция общества, поддержание стабильности социальной системы и пр.). Сторонники функционального подхода чаще всего используют понятие харизмы при изучении революций, процессов широких социетальных изменений (в частности, процессов модернизации в странах «третьего мира») и вообще тех ситуаций, когда в обществе особенно остро стоит проблема обеспечения солидарности и стабильности.

Как утверждает Э. Вилнер, фундаментальные изменения осуществляют люди, способные прочесть «знаки времени» и найти «чувствительные струнки» масс, благодаря которым возможна их мобилизация на создание нового порядка [9]. Согласно У. Фридланду [10], вероятность, с которой появляются «харизматики», есть функция культурной системы, способствующая или препятствующая появлению сильных, инновационных личностей. При этом харизматическое господство появляется только тогда, когда миссия, выраженная харизматиком, релевантна и значима в социальном контексте. Соответственно, анализу подлежит характер миссии харизматика, средства, используемые лидером для получения «харизматической реакции», а также благоприятствующие этому условия, природа социальной ситуации.

Понятие харизмы широко используется в теориях модернизации (Д. Эптер, И. Валлерстайн) при описании типа правления в период перехода от традиционной системы господства к политически независимому современному государству. В подобных политических системах харизму наделяют особыми функциями. Харизматик выступает катализатором социальных процессов и движений. Ему массы доверяют так, как не доверяют государству, и это персональное отношение (уважение и доверие) используется для поддержания государства, пока оно не добьется собственной легитимности. В условиях модернизации личность политического лидера выступает в качестве единственного зримого символа и инструмента национальной интеграции, персональные символы становятся единственными значимыми стилями коммуникации. Таким образом, здесь харизма рассматривается как устройство, за счет которого политический лидер пытается создать национальное самосознание, бюрократию, политическую традицию и общественное мнение.

В социологической теории представлена исследовательская ориентация, в рамках которой харизматический лидер рассматривается в качестве некоего Спасителя, который благодаря своим экстраординарным личным качествам способен вывести группу (общество) из той или иной кризисной ситуации. Можно выделить две основные версии «мессианского» подхода. Если харизму связывают исключительно с интенсивными социальными изменениями и кризисами, то возможным становится применение логики развития героического мифа [11]. Появлению харизматика предшествует экстраординарная ситуация, невозможность восстановления баланса между обычной ситуацией и ожиданиями посредством имеющихся культурных средств. Если в такой ситуации на политической сцене появляется «Герой», способный дать надежду членам группы удовлетворить остро ощущаемые потребности, указать причину кризиса («вредителя», «врага») и способ его преодоления, то весьма вероятно зарождение харизматического лидерства. Сверхчеловеческая «задача» преодоления кризиса возлагается как миссия на лидера, обладающего такими же исключительными качествами, которые позволят ему осуществить «революционный прорыв».

Причем, харизматик не восстанавливает нарушенный порядок, а выступает как демиург, создатель новой гармонии («задание образца для подражания»). Из мифа заимствуется и ряд иных элементов чувство ответственности, которое отличает харизматического вождя, надежда населения на «избавление от страданий». Мессианская окрашенность феномена политической харизмы обусловливает особую эмоциональную напряженность харизматической реакции, потребность последователей в периодической демонстрации харизматиком доказательств своих экстраординарных способностей, добровольное следование масс за своим вождем, пренебрежение материальным вознаграждением, склонность окружать лидера культом личности и пр. В рамках второй разновидности «мессианского» подхода данный феномен помещается в русло проблематики трансформационного/трансакционного стилей лидерства. Предполагается, что трансакционный тип достаточно эффективен для стабильных периодов, когда отношения между лидером и его последователями основаны на рациональных мотивах на серии обменов и неявных сделок. В кризисной же ситуации договорные отношения становятся недостаточными, возникает потребность в трансформационном (харизматическом) типе лидерства, когда выстраиваются эмоциональные взаимоотношения лидера и последователей, задействуется более высокий уровень мотивации последователей. Подобным образом Р. Итвел подразделяет харизматическое и «иконное» лидерство [12]. Данное исследовательское направление получило разработку с 1980-х гг. и к настоящему моменту подкреплено значительным количеством эмпирических и теоретических исследований (Дж. Бёрнс, Б. Басс, Дж. Конгер, Р. Канунго и др.). В основном речь идет о поиске (воспитании) руководителя (политика), способного решать различные проблемы и кризисы за счет своих экстраординарных организационных способностей.

Такой харизматический лидер заражает последователей своими идеями, формулирует разумный способ решения проблемы и живописует последователям привлекательную картину возможных результатов их усилий. Вдохновленные последователи, имея ясное представление о том, что необходимо сделать для реализации поставленной высокой цели, прилагают экстраординарные усилия для приближения «светлого будущего» самоотверженно и беспрекословно выполняют указания лидера, демонстрируют преданность и стремление к самопожертвованию ради групповых целей и т.п. Иными словами, харизматическим качествам можно и полезно научить (в первую очередь, способам установления доверительных отношений между руководителем и подчиненными, различным риторическим приемам, способам решения организационных проблем и т.п.), благодаря чему политические массы будут доверять правящей власти, одобрять и поддерживать ее политику и действия, а также будут склонны к актам самопожертвования в пользу политического сообщества.

Как правило, в данной парадигме харизматическое качество приписывается политическим лидерам в явной ex post facto манере и уже на основе этого предпринимаются попытки облечь данные исследования в теоретическую форму. Под харизматическими лидерами обычно подразумеваются влиятельные и успешные политики (например, осуществившие стремительный электоральный взлет или занимающие первые строчки в рейтингах основных политических деятелей государства). Подчеркивается способность харизматических лидеров вызывать доверие, восприниматься экстраординарными, наделенными особой миссией, способностью к проведению радикальных трансформаций.

Различные «героико-мессианские» теории харизматического лидерства весьма популярны в российской социологии. Не в последнюю очередь этому способствуют процессы модернизации, происходящие на постсоветском пространстве. В российском научном дискурсе (а более всего в публицистике) распространено представление о возможности «истинных» харизматиков в современной политике. Истинных и в плане их действительного, реального (а не созданного и видимого) обладания особым даром, истинных и в том смысле, что они «духовны», «непатологичны», что их функция «придать новый импульс дальнейшему развитию общества», «стать общенациональным символом веры людей в свои возможности» (А. Кочетков). Сторонники подобных взглядов выражают вполне конкретные надежды на приход настоящего харизматического лидера, способного «одним махом» решить извечные российские проблемы, построить сильное национальное государство, выразить национальную идею и пр. Стоит также заметить, что «мессианская» составляющая харизматического лидерства рассматривается в данном подходе как понятиеобразующая характеристика (см., в частности, упомянутую статью Р. Итвела, где утверждается, что харизматического лидера отличает «чувство миссии радикального политического изменения и/или особого предназначения спасти нацию»).

Критики «трансформационных» теорий предлагают рассматривать «мессианство» не как необходимое, а как возможное измерение харизмы, поскольку в противном случае игнорируется ее способность выступать консервирующей, стабилизирующей силой социальной системы. Вывод о неприменимости и сложности использования понятия «харизма» для обычных, «некризисных» ситуаций в отличие от периодов глобальных социальных катаклизмов подвергается сомнению. По мнению Э. Шилза, этот вывод неявно подразумевает, что порядок есть нечто «раз и навсегда данное», тогда как поиск значений присутствует во всех стабильных социальных ситуациях [13]. Предполагается, что во всех обществах люди нуждаются в неких концепциях социального мира, в установлении порядка по отношению к ряду жизненно важных ценностей, среди которых место человека в мире, рождение, смерть, брак, основные идеи справедливости и пр. Харизматическая склонность рассматривается как «функция потребности в порядке», т.е. харизма прикрепляется к тем индивидам и институтам, которые удовлетворяют потребность в порядке или обещают это сделать. Следовательно, харизма не только прерывает социальный порядок, но также его поддерживает и сохраняет. Шилз полагает, что помимо «интенсивной», «концентрированной» харизмы не меньший интерес представляет харизма «ослабленная», «дисперсная». Иными словами, предлагается расширительная, плюралистическая концепция харизмы, сторонники которой стремятся к уменьшению разрыва между представлениями о харизме как экстраординарном событии и рутинной повседневности. Теоретики этого подхода (Кл. Гиртц, Ш. Эйзенштадт, У. Мёрфи) придают большое значение символическим аспектам политики и культурной сфере в целом, что выводит на проблематику и исследовательские методы наук о культуре, в частности, культурологии, социальной и культурной антропологии. При данном подходе харизма предстает «качеством, которое приписывается индивидам, действиям, институтам, символам и материальным объектам по причине их предполагаемой связи с «ультимативными», «фундаментальными», «витальными», обуславливающими порядок силами» [14]. В итоге она рассматривается как необходимая характеристика любого типа господства, а именно как «ультимативный источник господства», поскольку она обеспечивает веру в прямую или косвенную связь земной власти с высшей «легитимирующей властью», которой может считаться «воля Бога», «завет» основателей династии, «естественное право» и т.д. Именно эта связь с «высшей» сферой делает обладателя харизмы экстраординарным, а также обусловливает по отношению к нему характерные чувства страх, трепет, уважение, благоговение и пр.

Таким образом, согласно плюралистической концепции, харизму порождает не популярность лидера в массах или его невротическая помешанность (как это постулируется в психологических концепциях харизмы и отчасти в ряде версий концепции псевдохаризмы), а вовлечение в жизненно важные локусы, нахождение вблизи центра событий. Харизма появляется из магии самой власти, внутренне присущей священности суверенной власти: важность «большой» политики и торжественность богослужения берут начало в сходных импульсах. Хотя наличие общих качеств у правителей и богов было замечено давно (например, Э. Канторовичем, К. Шмиттом), плюралистический подход ценен в том отношении, что указывает на общие корни обширной универсальности полномочий правителя и богов церемонии (обряды, ритуалы) и представления, через которые они оказывают принуждение.

В плюралистическом подходе важной выступает проблема распространения харизмы, ее воплощение в институциональной структуре общества, ценностях, высокостатусных группах и пр. Основной аргумент критики этого подхода харизма становится общим и диффузным понятием. Она предстает качеством, порождающим «трепет и благоговение», где бы ни появилась, а следовательно, это свободно текущий атрибут, который может прикрепить себя к чему угодно, включая индивидов. В плюралистических концепциях харизма предстает компонентом любого добровольного послушания установленному господству, а следовательно, она уравнивается с центральной властью и легитимностью.

Итак, в современной социологической теории разрабатывается множество концепций политической харизмы, наиболее распространенные из которых были проанализированы в данной статье. Они строятся на разных аксиоматических основаниях и, соответственно, каждая из них имеет свои теоретические и методологические ограничения и недостатки. Тем не менее все эти концепции, а также многочисленные «исследования случая» (которые также содержат ценные идеи относительно феномена харизмы) вносят свой вклад в разработку многоуровневой проблематики политической харизмы, намечая перспективные направления дальнейшего исследования феномена.