К семинару "Нетократия"

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ. ГИБЕЛЬ СМИ И РОСТ КОНСЬЮМТАРИАТА

В соответствии с логикой мобилизма, каждая сила имеет свою противоположность; каждое действие встречает определенной силы противодействие. Рассуждая о новом господствующем классе, нетократии, мы предполагаем существование его тени-антитезы -нового порабощенного класса, занимающего позицию, при капитализ-ме принадлежавшую пролетариату. Вопрос в том, какие качества будут характеризовать и, следовательно, определять людей, которые окажутся в подчинении у нетократов. Основная характеристика крестьян и промышленных рабочих состояла в том, что они обеспе-чивали своих хозяев физической силой. Все большая автоматизация технологических процессов существенно снижает роль человеческого фактора в промышленной сфере. 'Физические' работники либо мигрировали в сферу услуг, либо специализируются в наблюдении за чувствительной и сложной аппаратурой, - это рабочие манекены, заимствуя определение философа Жана Бодрияра.
Иными словами, низы не состоят из работников, в привычном значении этого слова. Определяющей характеристикой нового низшего класса уже не является его функция сырья или затратной статьи для предприятий правящего класса, поскольку прежде угнетенные становятся потребителями. Суть не в том, что производит низший класс, и производит ли вообще, а в том, что он потребляет, и что даже более важно, потребляет вообще. Пролетариат в информа-ционном обществе, в первую очередь и прежде всего, предназначен для потребления, по нашей терминологии, становится консьюмтариатом. Его роль в производственных процессах вспомогательная, а процесс потребления продуктов производства регулируется свыше.
При капитализме оплачиваемый труд был основой всей экономи-ческой системы. То есть оплачиваемый труд имел жизненно важное идеологическое значение. Производительность была основой успеха. Талантом называлась способность - и измеряемая способность -. производить продукты и услуги, которые можно было продать на рынки. Совокупная экономическая стоимость, производимая наемными работниками, являлась мерилом для подсчета величины всего национального производства, неважно, оседала ли эта стоимость в карманах пролетариата в виде зарплаты, на счетах акционеров в виде прибыли или в госбюджете в форме налогов. Это - единственный аспект человеческой деятельности, серьезно интересовавший буржуазию.
Главной заботой каждого капиталиста было увеличение прибылей, что часто приводило к борьбе с ненужными издержками и к увольнениям как естественному следствию. Но по сути капитализм, и на практике, и в качестве центральной идеологии общества, напротив, стремился к максимальному увеличению числа оплачиваемых рабочих и вовлечению как можно большего числа людей в производственны' отношения. Поэтому зачастую государство и рынок ошибочно противопоставляли друг другу, особенно в годы холодной войны, хотя они на деле составляют две отдельные, но, тем не менее, взаимозависимые основы органичной структуры капитализма, неважно, какое название носит конкретная политическая система. Стремлении государства к росту объемов производства и стремление капиталистов к росту прибыли слились в едином порыве и привели к образованию семейного союза государства и рынка труда, которому его участники не могут или не хотят препятствовать, симбиозу, настолько крепкому, что никакие внешние или внутренние силы не в состоянии его поколебать. Этот 'несвященный' союз, вынужденное объединение коллективной и индивидуальной воли, направлялся и оправдывался всепоглощающей целью всей капиталистической идеологии: максимальный экономический рост ради самого роста. Разные политические течения в действительности расходились только в представлениях в наилучшем способе достижения этой общей для всех цели.
За этим всеобщим стремлением скрывается философская утопия рационализма: все человеческие потребности будут удовлетворены при условии устойчивого, продолжительного роста. Как только это произойдет, рационалистическая утопия будет осуществлена. При наличии общей и абстрактной цели для всего общества, соединяющей все политические идеологии и экономические силы, никому больше не нужно думать самому. На предполагаемые конфликты эры позднего капитализма между индивидуализмом и коллективизмом лучше смотреть, как на политический театр, потому что между разными политическими программами никогда не было фундаментальных расхождений. К примеру, либераль-ный индивидуализм никогда не означал высвобождение личности из-под гнета коллективной целостности, а проявлялся лишь в стремлении каждого предпринимателя к более низким налогам ('налоги - это грабеж'), и к большей эффективности внутри государ-ственного аппарата ('государство - ночной сторож'). С другой стороны, то, что капитализм вынуждал отдельные личности жертвовать своей идентичностью в пользу специализации, необходимой для функциони-рования системы, также никогда не оспаривалось.
Доминирующая роль государства при капитализме проявилась в двух вариантах: европейский, при котором государство является одним из ведущих рыночных игроков, и американский, где большой бизнес осуществлял строгий контроль над политической структурой, используя метод кнута и пряника. В обоих случаях результат был таков, что политический и экономический секторы практически слились: политика стала экономичной, а рынок политичным. Политизированная экономика и экономическая политика стали одним и тем же: риторическим ритуалом рационалистической религии. Ни государство, ни рынок не были готовы допустить хоть какую-нибудь форму активности, выходящей за рамки коллективного устройства общества. Показатели экономического роста стали количественной мерой развития цивилизации вообще. В конце концов буржуазия во-образила, что ее цель достигнута: идея общественного устройства как хорошо смазанного, самосовершенствующегося и самовоспроиз-водящегося производственного механизма. Проблема в том, что капитализм в действительности не был победителем и уже исчерпал свою историческую роль. Теперь у буржуазии новая проблема в виде нового и развивающегося правящего класса с идеями, абсолютно тличными от тех, что проповедовали адепты капитализма.
Одним из следствий такого развития событий является то, что мы сегодня называем глобализацией, и на самом деле представляет собой два совершенно разных феномена. Процесс капиталистической глобализации - это чисто экономическое явление, направленное ив нее большую специализацию и диверсификацию. Усилившаяся конкуренция проявляется не столько в форме прямых столкновений, сколько в делении каждого отдельного рынка на несколько более мелких, более специализированных подразделений. Каждый игрок, будь то отдельный человек или целая нация, вынужден культивировать те умения, которые востребованы в той или иной рыночной нише в данный момент времени, в ущерб долгосрочному знанию и перспективе. Все это приводит к появлению и развитию мелкодисперсной насыщенной среды взаимозависимых сетевых образований, Это некий меркантильный балансирующий акт, вынужденный акт сотрудничества перед лицом угрозы краха мировой торговли. Этот аспект глобализации напрямую связан со старой парадигмой, и необходимо отличать это явление от набирающего силы процесса глобализации, являющегося частью новой парадигмы.
Проект капиталистической глобализации подразумевает со-единение наиболее эффективных, и потому наиболее прибыльных, методов производства с наиболее благополучным, и потому наиболее способным платить, потребляющим классом. Эта связь осуществляется посредством потока товаров, услуг и капитала, независящим от национальных границ. Заинтересованность в свободном передвижении людей ограничена степенью их полезности в качестве рабочей силы. Из этого автоматически не следует интерес к самой личности и/или её идеям. Идеи хороши, если только они могут выступать в качестве продуктов, охраняемых авторским правом, то есть товаров.
Капиталистическая глобализация есть следствие новых технологий с их возможностями высокой мобильности и скорости. Что означает освобождение рынка от влияния традиционных законов и ограничений. Основная идея проекта - поставить политиком перед свершившимся фактом и привести глобальный рынок к полному освобождению от всевозможных тарифов, правил поведения и, насколько это возможно, от налогов, конечно, с целью максимизации прибылей. Поскольку возможности новых технологий очень удачно дополняют свойства капитала, далеко продвинувшаяся глобализация понуждает политические круги отступать. Это проявляется по-разному - когда в форме яростного изоляционизма, когда через существенное обновление 'концертного репертуара'. Вдруг все эти социалисты-демократы меняют веру у виселиц и произносят бескомпромиссные оды во славу свободной торговли и классического либерализма. Такая смена политического имиджа должна рассматриваться как последняя отчаянная попытка профессиональных политиков эры капитализма зацепиться за последние иллюзорные остатки власти. Одновременно это добавляет политике привлекательности и важности, так что она может 'получить хорошую прессу'.
Нетократическая глобализация - совершенно иное дело. Это скорее социальный феномен, базирующийся на предоставляемых новыми технологиями возможностях коммуникации и контакта между различными культурами через огромные расстояния. Если великая цель капитализма - повысить прибыли с тем, чтобы, выйдя в отставку, заниматься личной жизнью, то великая цель нетократов - улучшать и развивать взаимные коммуникации, включая странные опыты и жизненные стили, которые становятся возможными благодаря новым технологиям. Нетократы стремятся познать все универсальное на глобальной арене, потому они хотят предложить универсальный язык, с помощью которого смогут испытать всевозможные экзотические ощущения, по которым они тоскуют.
Мы не утверждаем, что какая-то из форм глобализации лучше, это просто две разные силы с разными целями в рамках двух разных систем. Но при обеих формах это электронный колониализм, экономический в случае буржуазии, культурный - для нетократии. Интересно, что, возможно, в будущем эти силы едва ли станут развиваться параллельно. Как только капитализм начнет развиваться в направлении, противоположном сетевым структурам, контроли-руемым особенностями технологий, проект рано или поздно выйдет из-под контроля, и капиталисты неминуемо уступят свое влияние нетократам. С другой стороны, нетократический проект глобализации не может провалиться и вознаградит своих участников, самих нетократов, еще большей властью.
Поздний капитализм страдает шизофренией. Он выживает, и выживал всегда благодаря адаптации, но одержим идеей контроля, тотальностью и азартными играми с нулевым риском. Если, к примеру, капитализм откажется от национального государства, это бедет не свидетельством нового мышления в принципе, а просто признанием факта, что наивысший контроль необходимо передать на сверхнациональный, федеральный уровень. Тотальность расширяется, но стремление к контролю и руководству не ослабевает. Соглашение между капитализмом и нетократией касается не только различий в происхождении, стиле жизни и отношении к жизни. Смена парадигмы фундаментально изменила образ мира. История утрачивает предопре-деленность направления развития, утопия исчезает. 'Единственно возможный путь развития' - уже не единственный; из любой точки исходит бесконечное число нехоженых дорог. Цельность, рационализм и управляемый коллективизм рассыпаются под давлением многообразия виртуального мира. Волоча за собой консьюмтариат, нетократия занимает место буржуазии.
Капиталистический мир, по определению, имеет экономическую сущность, и выбор, который в нем совершается, в первую очередь, носит экономический характер. Капитализм поощряет только и; ниды деятельности, которые могут быть описаны и измерены экономики ни, Как результат капитализм делает деньги на любом возможном рынке и превращает любой мыслимый ресурс в товар. Эта навязанная эксплуатация была названа австралийским философом и социальным теоретиком Брайаном Массуми 'аддитивностью капитализма'. Государство и рынок едины в своей враждебности по отношению к любой активности за пределами экономического сектора - домашней работе, различным формам общественных работ. Эта враждебность объясняет сложное преобразование этой деятельности в контролируемую и налогооблагаемую оплаченную работу. Поэтому уход родителей за детьми все больше замещается оплачиваемым трудом специалистов по воспитанию детей. Профессионализм распро-страняется, и нет деятельности, которая была бы слишком npoста, чтобы избежать внимания экспертов. Статус дает не задача, а карьера.
Когда родители присматривают за чужими детьми, вместо своих собственных, их работа облагается налогами и включается в государственную статистику. Налицо экономический рост; родители включены в аппарат производства, их деятельность становится объектом контроля и государственного регулирования в области ухода эй подрастающим поколением, словом, все счастливы. Это типичный пример того, как на поздней стадии капитализма с помощью нескольких простых манипуляций возникает экономический рост. Это теки': показывает, что в результате растет не только прибыльность компаний, но и сходным образом благосостояние государства, демонстрирующего острые симптомы ускоряющейся аддитивности. Здесь мы говорим об 'экономизме', чьи претензии на гегемонию никогда всерьез не оспаривались.
Капитализм был просто впечатляюще успешен, он работал. Поэтому его идеология стала восприниматься как нечто само собой разумеющееся, возвышающееся над всякой критикой и потому практически невидимое. Появление капитализма под разными именами закамуф-лировало его монополию на власть путем постоянного раздувания политических диспутов между партиями, которые все отлично сосуществуют под одним и тем же метаидеологическим зонтом. Но есть причина, по которой капитализм был так успешен. Все потому, что он так удачно соответствовал существовавшим технологическим и общественным предпосылкам. Нынче, когда предпосылки подвергаются решительным изменениям, все оказалось под вопросом. С прорывом информационного общества прежде неуязвимое положе-ние капитализма оказалось под атакой со всех сторон.
От рабочих требовалась работа по низкой цене. В интересах буржуазии и государства было поддержание зарплаты на как можно Полое низком уровне, в то же время они принимали все меры, чтобы предотвратить выступления протеста и по возможности поддерживать относительное спокойствие на рынке труда. Ключевой момент - забастовки. Предоставляя рабочим право на забастовку - мирный протест против низких заработков, буржуазия получила возможность охранять свою монополию на власть. Рабочий класс был эффективно разоружен этим, и в то же время была точно определена та точка, ниже которой уменьшение размера оплаты и ухудшение условий труда могло привести к нежелательным последствиям. Макси-мальная прибыль достигалась тогда, когда размер заработной платы лишь едва превышал этот критический уровень, - и все стороны были довольны. Революция вновь оказалась отсроченной, и причем за весьма и весьма умеренную плату. Ритуал повторялся из года в год, сопро-вождаемый большими волнениями.
Вся эта процедура, и вся классическая мифология капитализма снизу доверху пронизана расплывчатым, но от того не менее грандиозным обещанием: буржуазия обязалась использовать производственные успехи для повышения жизненного уровня пролетариата до своего уровня и мирным путем достичь марксистской утопии о бесклассовом обществе. Нет необходимости в бессмысленной и беспощадной революции; рабочему классу нужно просто стиснуть зубы и найти себе применение - и он будет щедро вознагражден. Таким образом, под маркой общности интересов буржуазия смогла заключить альянсы с представителями рабочего класса. Возвышение пролетариата стало великим проектом культурного ревизионизма и выполнило свою задачу превосходно: утихомиривая отдельных рабочих и направляя их энергию на повышение собственного благосостояния, избежать массовых выступлений протеста. Два зайца убиты одним выстрелом: революция отсрочены, а пролетариат, под лозунгом материального благополучия, стал более полезен через усиленное развитие и применение своих способностей.
Наиболее интересным различием между буржуазией в Западной Европе и Северной Америке, с одной стороны, и русской буржуазией, которая предприняла попытку широкомасштабной индустриализации царской империи в середине XIX столетия, с другой, было то, что европейские и американские промышленники обладали достаточным здравым смыслом, чтобы правильно использовать все имеющиеся методы приручения пролетариата, и устанавливали размер оплаты труда на необходимом уровне, а в России подобных инструментов попросту не существовало, так как отсутствовали значительные контакты между разными классами общества. Поэтому-то именно в России с ее крайне поляризованной общественной обстановкой, при которой правящий класс был практически полностью изолирован и самоустранен (по крайней мере, со слов его представителей) от потребностей рабочего класса, оказалось возможным совершить революцию.
Чем дальше промышленное общество уходило от феодализма, тем более гибким и продвинутым становился капиталистический брэнд и менее угроза революции рабочих. Неудивительно поэтому, что как раз самые феодальные и аграрные страны мира, Россия и Китай, испытали на себе всю прелесть революции, как только стала нарастать индустриализация. Разница между ревизионистским и революционным путями развития внутри капиталистической парадигмы - прямое следствие того, насколько хорошо правящий класс был осведомлен о нуждах и чаяниях низшего. Яростной революции нужно было избежать любой ценой. Так что вхождение демократического социализма во власть было напрямую связано со сложными механизмами капиталистического общества. Номинальная власть над государством стала основой компромисса между запросами рабочего класса и интересами элиты. Социалистический ревизионизм -идеология, стоящая за этим компромиссом. Если большинство народа во главе государства, как может революция быть провозглашена во имя людей?
Террор политкорректности сегодня является возмездием меньшин-ства населения за прежний культ большинства. Так называемые меньшинства образуют шумные альянсы и выступают с требованием прав в форме квот и специальных привилегий. Давление, в основном, оказывается посредством СМИ, и меньшинства, обладающие большими медиа-возможностями, чем другие, преуспевают в этой символической борьбе за право контроля над определениями. Результатом становится полное выхолащивание политической культуры: политическая борьба постепенно утрачивает содержание и превращается в театр сражений узкоспециальных групп. Представи-тельство, основанное на мнениях, - система, на которой строится западная демократия, и в соответствии с чем народные избранники представляют своих избирателей, базируясь на сути их убеждений, а не на основе пола или другой характеристики - оказалась подменена странной бухгалтерской процедурой: каждый второй - женщина, каждый пятый - пенсионер, каждый десятый - иммигрант, и так далее, ad absurdum. Этот спектакль выглядит вполне естественно для позднекапиталистического общества, в котором политическая власть и пресса рассматриваются не иначе, как выражающие интересы (зачастую мнимые) малых групп. Но в информационной парадигме все это выглядит очень плохим спектаклем. Если в будущем у консьюмтариата появятся претензии на власть вопреки желанию нетократии, придется искать для этого новые формы.
На чисто материальном уровне все говорит за то, что низший класс сможет по-прежнему рассчитывать на определенные улучшения. Начавшиеся при капитализме, они будут продолжаться и примут новый вид. Но поскольку этот новый низший класс в первую очередь характеризуется моделями потребления, а не относительно высоким уровнем жизни, вряд ли можно говорить о реальном сокращении дистанции между классами. Представители консьюмтариата не смогут стать нетократами лишь потому, что обзаведутся более дорогой машиной или более просторным жильем - они будут оставаться такими же безвластными, как раньше, просто цена их сотрудничества будет откорректирована в сторону повышения.
Когда предложение рабочей силы той или иной специальности падает, зарплата в этом секторе растет. Если этот рост заработков не сопровождается соответствующим ростом производительности труда, неизбежным результатом становится инфляция. Но это не отвечает интересам всех участников рынка, вот почему с инфляцией обычно ведется жестокая война. Традиционным способом увеличить объем производства, не рискуя попасть в инфляционную гонку, является стимуляция роста численности населения. Постоянно растущее население всегда удовлетворяло потребности промышленности в рабочей силе. Но такое развитие не может продолжаться вечно. Совершенствование системы образования для повышения уровня знаний и жизненного уровня, необходимые для достижения социаль-ной стабильности, привели к снижению темпов рождаемости. Когда после II мировой войны рождаемость в западных странах пошла на убыль, пришлось прибегнуть к альтернативному методу роста населения, а именно: широкомасштабной иммиграции.
В результате энергетического кризиса 1970-х произошло снижение million экономического роста и роста уровня безработицы в Европе и Америке. Растущая конкуренция на рынке труда привела к тому, что идеи иммиграции стала значительно менее популярной, и импорт рабочей силы существенно уменьшился. Но с началом информа-ционной революции 1990-х производительность труда скакнула вверх, и отношение к иммигрантам стало более терпимым. Западные экономики более не являются самодостаточными в сфере трудовых ресурсов. Во всех развитых странах демографическое развитие демонстрирует одну и ту же тенденцию: стариков становится все больше, а молодых - все меньше.
В периоды быстрого роста число рабочих коренной национальности уменьшается, а спрос на рабочие руки из-за рубежа значительно возрастает, вот почему Западный мир не просто готов открыть свои границы, но и вынужден это сделать. Как следствие нужно ожидать дальнейшего роста официальных высказываний по поводу поликультурного общества. Элита будет всячески противодействовать любым проявлениям изоляционизма и романтизированного национализма. Терпимость и любопытство по отношению ко всему новому и неизвестному будет становиться все более характерной чертой напыщенной официальной риторики. Естественно, это не означает, что этнические, культурные или классовые конфликты исчезнут. Наоборот, все указывает на то, что поляризация Западного общества становится нее сильнее и страх перед угрозой массовых волнений все более обоснованным.
Следует признать, что новый правящий класс по сути своей космополитичен. Нетократическая глобализация ведет к появлению глобальной электронной культуры. На практике это выражается в том, что нетократы в каждой стране будут объединяться на базе тесных контактов и общих интересов, но без какой-либо ощутимой солидар-ности по отношению к тем иммигрантам, которые подстригают их лужайки или водят поезда метро. Нетократы будут характеризоваться тем, что они манипулируют информацией, а не управляют собствен-ностью или производят товары. Так что их деятельность связана с глобальными сетями, а их приверженности носят скорее виртуальный характер, нежели географический. Для них поликультурность родной страны - это частично вопрос того, что есть кому выполнять подсобную работу, а частично некоторая доля экзотики в их жизни: разнообразные национальные рестора-ны, одежда или развлечения. Нетократы будут платить, сколько бы ни стоило подстригание лужаек или цыплята-тандури, но не возьмут на себя никаких дополнительных обязательств. По сравнению со старой, новая элита не отождествляет себя с обществом в целом. Благодаря новым технологиям она располагает всеми возможностями по уклонению от уплаты налогов, но взамен ничем не обременяет государство социального обеспечения. Частное страхование сполна удовлетворяет потребности в медицинском обслуживании, частные школы вполне пригодны к обучению детей, частные охранники успешно отваживают грабителей и вандалов от частных владений. Политический истэблишмент становится все более беспомощным, а целостность общества разрушается. И права, и обязанности исчезают вместе, рука об руку.
Идеология, согласно которой такой порядок вещей считается 'естественным', - это меритократия (meritocracy - от merit - заслуга, достоинство), и как только она утверждается в полном объеме, ничто не определяется заранее, ни происхождение, ни деньги не определят твою судьбу, а только твой талант и род занятий. Другими словами, это все та же древняя мечта всех угнетенных о блистательном социальном подъеме, но стой разницей, что возмож-ности взобраться вверх по общественной лестнице вполне реальны. Хорошо это или плохо, зависит от точки зрения. Если под увеличением равенства возможностей мы понимаем повышение степени влияния людей на их собственные судьбы, то равенство - это хорошо. Но в то же время возрастает личная ответственность, а также и личные обязанности. Личные неудачи станут намного более личными. С клас-совой точки зрения, меритократия, по выражению философа Кристофера Лэша, означает, что низшие классы непрерывно испытывают утечку талантов и, соответственно, потенциальных лидеров. С другой стороны, элита постоянно усиливается за счет этого постоянного обновления и вливания новых талантов. Привилегии становится легче узаконить, когда они основываются на заслугах, поскольку они заработаны, по крайней мере в какой-то степени, а не унаследованы.
Новые иммигранты, в основном, займут место угнетенного класса Западного мира. С другой стороны, условия будут более или менее терпимыми, коль скоро их труд действительно востребован, а рост их собственных национальных экономик предоставит конкуренто-способные альтернативы. Но различия во влиянии, статусе и уровне жизни все равно будут неизбежны. Нет никаких признаков того, что отдельные религии и культурные целостности различных групп иммигрантов рассосутся и сплавятся воедино в результате миграций и глобализации. Напротив, не имеющие веса в обществе люди склонны строить свою идентичность вокруг определяющих их характеристик. Вывернутый наизнанку расизм - это один из возможных сценариев: протест бедных аборигенов против удачливых иммигрантов превра-тится в протест бедных иммигрантов против обеспеченных абориге-нов или против других более удачливых групп иммигрантов.
Развитие информационного общества приведет к значительной миграции людей. Миграция низших классов будет происходить из областей с низким уровнем жизни и высокой рождаемостью в области относительно более высокого уровня жизни и относительно низкой рождаемости. В Северной Америке - с юга на север, в Европе - с востока на запад. Но именно нетократы во главе этих движений будут определять их направление. Новая элита высоко мобильна и будет мигрировать, в основном, по культурным причинам в места, наиболее для нее привлекательные. Это принципиальный вопрос нетократической миграции, связанной со стилем жизни. То, насколько выгодны экономические условия, не будет иметь значения: города и регионы будут проигрывать, если не смогут предложить достаточно привлекательный стиль жизни и стимулирующую культурную среду. У консьюмтариата будут хорошие причины для адаптации и миграции. Лучше подстригать лужайки, готовить тандурных цыплят и получать за это зарплату, будучи гражданами областей с высоким спросом и высокой покупательской способностью.
В Европе уже можно увидеть, как зарождающаяся нетократия мигрирует по направлению к поясу городов, протянувшемуся oт Лондона на северо-западе до Милана - на юго-востоке. Для всего остального континента такая тенденция означает растущую и серьезную проблему депопуляции: такая же 'утечка мозгов', как и миграция из сельской местности в города в начале XX века, когда талант и инициатива концентрировались в наиболее экономически перспективных урбанизированных областях. Капиталистическая урбанизация переродилась и приобрела форму значительной миграции через национальные границы, с культурной периферии к культурным центрам новой парадигмы, её узловым станциям. Только несколько оазисов в депопулированных областях смогут заметить эту тенденцию и извлечь из нее выгоду, вовремя осознав значение происходящего и предприняв необходимые меры по улучшению своего положения. Главное здесь - создать необходимые предпосылки для жизненных стилей нетократии, подготовить плодородную почву для стимулирования культурного развития. Этот процесс требует четкого понимания потребностей нетократии, что, при удачном стечении обстоятельств, может в конечном итоге привести к образованию мест сосредоточения посткапиталистической метанетократии, этих повелителей господ.
Одним из фундаментальных факторов успеха в этой возродившейся системе средневековых городов-государств будет делегировании политической ответственности от национального государства самим городам. И базовой единицей политических структур станут не государства, а регионы. С развитием глобализации государство станет обузой, а не преимуществом. Когда вопросы безопасности, внешней политики и финансового регулирования будут переданы на наднациональный уровень, национальным парламентам не о чем будет дискутировать, при том, что в то же самое время глобализация элиты и все большая геттоизация низших классов помогут уничтожим! национальную идентичность. Динамичные города, которым удастся избежать вынужденного субсидирования сельской местности, будут позиционированы в этой борьбе лучше. Подобно средневековым городам Ганзейского союза города вновь начнут вступать в альянсы друг с другом, исходя из соображений взаимной выгоды.
Вес дело в умении очаровать нетократию, играя на ее пристрастиях. Победитель в этом случае, действительно получит все: куда бы ни пошла нетократия, ее слуги последуют за ней, и при хорошо развитой системе обслуживания конкретный город станет еще более привлекательным. Размер определенно не все, потому что количество - это категория капитализма. Даже в момент написания этих строк можно увидеть, как нетократия в США перебирается в города среднего размера, такие как Сиэттл, Майами, Остин и Сан-Франциско, а не в мега-метрополии Нью-Йорка или Лос-Анжелеса. То же самое будет происходить в Европе и Азии. Тщательно подобранный баланс разных факторов будет значить больше, чем просто размер. Это, естественно, вопросы жилья, инфраструктуры и коммуникаций, но одного только этого недостаточно. Нетократы - природные тусовщики, они ищут себе подобных и места, где набор предлагаемых стилей жизни наиболее разнообразен. Они будут перемещаться куда угодно, где будет наибольший культурный динамизм.
Порой трудно отличить причину от следствия, потому что имеет место их постоянное взаимодействие, при котором различные уровни влиияют друг на друга. Культурный климат влияет на демографическую ситуацию и миграцию, а они, в свою очередь, влияют на культурный климат. Тот факт, что население постепенно становится старше, 'стачает, что уменьшится реальная стоимость пенсий, и пенсионный возраст начнет различаться и постепенно поползет вверх. 'Молодеж-ные' тенденции стали модными в конце XX столетия - что-то вроде культурного пубертата, растянувшегося до фазы взрослости, но это движение неоднозначно. Наиболее впечатляющая модель другая: культурный разрыв между нетократией и низшим классом будет стремительно увеличиваться. Для того, чтобы понять, почему это будет происходить, необходимо еще раз обратиться к истории развития медиа-индустрии.
XX век был золотым веком средств массовой информации. Благодаря технологиям (сперва радио, потом телевидения) одно и то же сообщение одновременно может достичь всей нации, а с развитием спутниковой связи, и всего мира. Эфирное вещание стало лучшим инструментом пропаганды за все времена. Невозможно переоценить влиияние радио на национальное единение народов США и Велико-британии в годы II мировой войны. Во второй половине столетия иступило в свои права и телевидение, которое помогло значительно снизить темпы отмирания института национального государства, неважно, было ли телевидение частным, как в Штатах, или государ-ственным, как в Европе. Главная идея была прежней: нация - это 'естественное' образование и оно вне обсуждения, потому что нация и телевизионная аудитория - это одно и то же. Люди, смотревшие одни и те же передачи, образовывали сплоченную и 'естественным образом' изолированную группу. Телезрители всей страны должны объединиться и быть примерными гражданами и потребителями, чтобы колеса вертелись правильно.
По иронии судьбы именно дальнейшее развитие технологии, которая искусственно вдыхала жизнь в государство и капитализм, теперь хоронит старую парадигму. Когда сериал Cosby, в котором все главные роли исполняли чернокожие актеры, стал самой популярной телевизионной программой в США в 1980-е, это было воспринято как многообещающий признак растущей терпимости телевидения и его положительного влияния на аудиторию и общество в целом. На самом деле это было подтверждением феномена, уже в то время хорошо известного социологам: фрагментации телевизионной аудитории и постепенного спада в индустрии масс-медиа. Количество телевизионных каналов росло, но аудитория каждого из них уменьшалась. Снижение потребления телепродукции (каждой отдельной передачи) стало явным признаком все большей фрагментации СМИ. Из 'широковещательного' средства оно становится 'узковещательным'. Вместо того, чтобы стараться охватить большие аудитории, телевизионные каналы были вынуждены сосредоточить усилия на строго ограниченных её сегментах.
Тот факт, что Cosby какое-то время возглавлял чарты зрительской популярности, вовсе не означал появления интереса к теме расовой дискриминации и/или социальной справедливости на американском телевидении. Просто безработные одинокие чернокожие женщины были в тот момент крупнейшим распознаваемым рекламодателями зрительским сегментом. Это означает не просто фрагментацию аудитории, но и снижение её общего интеллектуального уровня. Подгузники и стиральные порошки остаются примерами товаров, которые по-прежнему целесообразно рекламировать на телевидении, в то время как телевизионная реклама модной одежды или 'продви-нутой' электроники будет пустой тратой времени и денег. Сама новая элита не интересуется телевидением, больше занятая построением сетевых сообществ с помощью новейших интерактивных средств коммуникации. Правда, это не останавливает нетократов от попытки контролировать телевидение, чтобы использовать его для отвлечения и анестезии неоднородного низшего класса, который объединяет только низкий статус и увеличивающаяся беспомощность.
В одно мгновение все превратилось в развлечение: погода, новости, не говоря уже о политической журналистике и отчетах о выборах. Они режиссируются специально для класса пассивных потребителей, сидящих в креслах с пультами дистанционного управле-ния в руках перед мерцающим постмодернистским костром, готовые развлекаться, пока не заснут, с шансом выиграть в одной из многочис-ленных телелотерей в качестве главного события недели. Тем, кому случилось очнуться от сна, телевидение предоставляет изученный и циничный уровень псевдовзаимодействия. Позвоните и проголосуйте за лучшего игрока матча или лучшую песню программы! Сообщите нам, какой должна быть тема вечерних обработанных в популистском духе дебатов! Естественно, вся эта квази-активность телезрителей тщатель-но отслеживается для более точного рекламного позиционирования.
Буржуазия всегда с огромным уважением и восторгом относилась к телевидению и его удивительной эффективности в качестве инструмента пропаганды, считая его и мечтой, и ужасной угрозой, если, не дай Бог, оно окажется не в тех руках. Для буржуазии телевидение чрезвычайно привлекательно, в то время как нетократы относятся к нему более цинично. Телевизионное развлечение все еще выполняет свои функции 'опиума для народа', но будущее его не такое радужное. Судьба телевидения, как ранее всех других средств информации, оставленных в прошлом технологиями, будет состоять в обеспечении содержанием новых интерактивных СМИ, подобно тому, как роман дает сюжет для кинофильма, который в свою очередь обеспечивает содержанием телевидение. Это объясняет пренебрежение нетократии и TV. Его церемониальное величие, все его пышно декорированный студии и просторные офисные помещения и богатые постановочные возможности уходят в прошлое под аккомпанемент тающего бюджета. Нетократическое телевидение более минималистично, функционально, гибко и подвижно, и большая часть его функций закупается у независимых продюсерских компаний. Но все это не означает, что телевидение перестало быть тупым и отупляющим. Нетократия не станет использовать для творчества средство, чье будущее в прошлом и чью аудиторию она хочет контролировать, не будучи его частью.
В последние дни капиталистической парадигмы все еще можно считать телевизионную рекламу неизбежным злом, оправданием того факта, что кто-то должен оплачивать производство, и что-то даже останется. В мире нетократического телевидения какая-либо ощутимая разница между рекламой и самой телепередачей исчезнет. В каждой детали будет размещен тот или иной товар. Актеры становятся товаром, продающим самого себя в те моменты, когда они не продают другие товары во время рекламных пауз. В свою очередь, товары тоже становятся актерами, продающими и себя, и других актеров, участвующих в их рекламе. Результатом становится реклама во имя рекламы чего-то еще. Для консьюмтариата, которому одинаково недостает возможностей и желания активно участвовать в этом процессе, пассивное приятие установленных свыше правил игры остается едва ли не единственно возможной практической альтернативой. Вы платите за свои развлечения минимумом внимания, а участвуете выбором между разными брэндами стирального порошки, Вот как вас просят реализовать себя в консьюмтариате и создать индивидуальный стиль жизни: путем выбора между порошком X и порошком Y для ваших грязных полотенец и белья. Вы выбираете экологически чистый порошок X или поддерживаете отечественного производителя порошком Y? Выбирайте свою идентичность и i к шумите бесплатный пакет: вот и наш веб-адрес!
Когда информационное общество еще только начало формировать-ся в начале 1970-х, социологи и философы подвергали сомнению традиционные понятия, такие как труд/отдых и производство/потребление. В какой степени эти концептуальные пары выступали в качестве инструментов контроля при капитализме? Как мы можем определить разные виды человеческой деятельности в информа-ционном обществе? В очередной раз мы становимся свидетелями того, как привычные уху, старые добрые понятия получают новые значения с изменением технологического и общественного контекста.
Деятельностью, которая будет определять новый низший класс, станет скорее потребление, нежели производство, в условиях, когда примерно одинаковое количество материальных благ смогут получать все, независимо оттого, трудоустроен человек или нет. Потребление товаров и услуг, по представлениям Бодрияра и Делёза, должно рассматриваться как альтернативная форма производства, ключевая для поддержания общественных механизмов.
Пересмотр значений слов 'потребление' и 'производство' является центральным вопросом информационной парадигмы. Согласно буржуазным представлениям, каждый, кто не имеет работы или занят работой по дому, ничего не достиг в этот день. День его может быть заполнен всякого рода практическими делами и социальными контактами, также, как и определенным уровнем потребления, но все это не может идти в зачет в условиях, когда единственно полезным считается производство товаров и услуг, и как следствие - добавлен-ной стоимости. Производство производительно и потому, по определе-нию, является позитивным процессом, сточки зрения капиталиста, в то время как потребление считается негативным, это уменьшение накопленных благ, расточительная слабость, которую люди могут себе позволить, только что-то при этом производя.
С мобилистической точки зрения, это разделение, вся механисти-ческая причинно-следственная цепь представляются иллюзорными. В действительности каждое действие является предпосылкой другого, одно невозможно без другого; оба - лишь аспекты одного и того же процесса. Желание потребителя иметь все продукты и услуги, о которых он даже не узнает и которые ему не понадобятся, - это решающий фактор во всей конструкции, и это желание нужно воспитывать. Сложный по сути процесс может быть тем не менее выражен довольно простой формулой: реклама + потребитель = желание. Это напоминает процесс фотосинтеза. Реклама есть солнечный свет, потребитель - растение, преобразующее свет в энергию, необходимую для биологического развития. Роль консьюмтариата подчиненная, но без него совершенно невозможно обойтись. При этом какую производственную функцию выполняет потребитель, если выполняет вообще, относительно несущественно.
Мы не можем определить, желание ли производит товары или услуги, или товары и услуги производят желания. Истина в том, что они производят друг друга и производятся друг другом. Нет смысла пытаться отделить одно от другого в ситуации, когда потребителям вес; чаще платят за просмотр и реакцию на рекламные ролики, и когда они платят своим вниманием, а не деньгами. Кто реально производи , а кто и кому за что платит? То, что с первого взгляда кажется простой игрой слов, в действительности является решающим фактором в борьбе за власть. При капиталистической парадигме верховное положении буржуазии базировалось на ее власти при определении работы для рабочего класса. При новой парадигме нетократия управляет низшим классом, манипулируя тем, что можно назвать потребляющей деятельностью консъюмтариата, деятельностью, вызванной желаниями Фундаментальная разница между нетократией и консьюмтариатом состоит в том, что первая контролирует производство собственных желаний, в то время как второй подчиняется указаниям первой. Стало быть, важнейшим символом образа жизни нетократа и показателем его общественного дистанцирования от народных масс является постоянная демонстрация того, что он независим от потребительского производства манипулированных желаний.
Стиль жизни нетократа требует уникальных способности и особенного мироощущения. Поскольку товары, услуги и идеи становятся предметом рекламных акций, то они, по определению, есть нечто недостойное, предназначенное для массового потребления. Что отличает нетократов, так это потребление: намеренно эксклюзивное, минималистское и совершенно свободное от указаний. Нетократы путешествуют в места, не разработанные туристической индустрией слушают музыку, которую не производят фирмы звукозаписи, пользуются веб-сайтами, которые не только не содержат рекламу, но и не рекламируют свое собственное существование, и потребляют товары и услуги, которые не упоминаются в медиа и потому не известны широким массам. Этот стиль жизни невозможно зафиксировать: он всегда будет претерпевать постоянные изменения. Когда нечто уже испробовано и неимеет первоначальной ценности, cm всегда можно отдать на потребу толпе с помощью той же рекламы - и это дали принесет свою экономическую выгоду. Но то, что нетократы застолбили за собой, будет всегда до поры до времени оставаться неизвестным, несуществующим и недоступным консъюмтариату.
В эпоху, когда производство товаров и услуг все больше становится делом автоматизированных заводов или дешевой рабочей силы и далеких странах, сама трудовая деятельность уже не является организующим принципом общества. Утомительные дискуссии на тему 'новой экономики' большей частью строятся вокруг проникнутых духом капитализма и изрядно приукрашенных представлений о будущем интернета как средства, предназначенного исключительно для электронной торговли. Дело представляется так, будто бы ничто существенно не изменилось, и новые технологии есть не более чем набор модных игрушек, предназначенных для починки и подкраски существующей системы. Действительное значение происходящих изменений пока что не осознается в полной мере, но состоит в том, что все наши прежние представления и концепции переворачиваются с ног на голову, как, например, о взаимоотношении процессом потребления и производства, что вынуждает пересматривать все, что с этими концепциями прежде ассоциировалось. Новая парадигма диктует новые правила игры и новые закономерности и формы борьбы между классами. Одно лишь остается неизменным. Как при капитализме и буржуазия, и пролетариат участвовал и в производственных процессах, но под диктовку буржуазии, так и в информационном обществе и нетократы, и консъюмтариат участвуют в процессе потребления, правила которого, как и прежде, диктует элита.