Статьи по психологии

Сон

Если хотите, отношение человечества ко сну изменилось в последнее время. Человек проводит во сне треть отпущенной жизни. Пятьдесят или сто лет назад это как-то мало кого волновало, но в эпоху сверхзвуковых скоростей и вычислительных машин, производящих миллион операций в секунду, факт этот справедливо представляется возмутительным.

Пожалуй, нет человека (кроме, разве, некоторых ученых), который на вопрос, что такое сон, не нашелся бы сразу, что ответить. Сон — это покой, отдых. Примерно так.

Тот, кто расположен к серьезному разговору, помянет, конечно, имя Ивана Петровича Павлова. Припомнит павловских собак — тех, что, получая от экспериментатора непосильную умственную задачу, внезапно повисали на лямках станка, закрывали глаза, начинали похрапывать: сон спасал сверхчувствительные клетки коры головного мозга от разрушения.

Или еще такое: у собак хирургическим путем выключали зрение, обоняние и слух. И эти животные, лишенные, выражаясь сегодняшним языком, информации о внешнем мире, спали почти 24 часа в сутки.

В общем, у каждого из нас — от школьных ли уроков сохранившееся или вынесенное с лекции «Сон и сновидения в свете учения И. П. Павлова» — есть четкое представление: сон — это нечто противоположное возбуждению; это торможение, разлившееся по коре и даже спустившееся в нижние этажи головного мозга. Оно необходимо, потому что охраняет нервные клетки от чрезмерного утомления. Принципиально (так представляет себе подавляющее большинство) в этом вопросе все ясно, и после Павлова ученым осталось, главным образом, уточнить детали.

Между тем в павловской лаборатории сон изучался почти полвека назад;

в то время не было еще и понятия — электроэнцефалография;

даже электрокардиограф был весьма далек от того, чтобы стать обычным лабораторным прибором;

и понадобилось еще три десятка лет, чтобы знаменитый Экклс сумел ввести кончик микроскопической стеклянной трубочки в нервную клетку и впервые увидеть на экране осциллографа биоэлектрическую картину того, что называется возбуждением и торможением.

Полвека назад даже для гениального Павлова мозг оставался «черным ящиком». Павловские исследования — это было «подключение к ящику» и «снятие показателей на выходе», но то, что происходит внутри, — приходилось домысливать. Это проясняется только теперь, когда удалось заглянуть внутрь.

Но в нашей стране наука о сне делала первые шаги в лаборатории академика И. П. Павлова. Поэтому с его имени по праву должны начинаться настоящие заметки. И еще потому, что, как сказал один ученый, занимающийся изучением сна сегодня: «Был бы жив Павлов, он раньше всех нас додумался бы до всего, над чем мы сегодня бьемся…»


«Не спать» можно по-разному

Начать все-таки нужно с рассказа не о сне, а о бодрствовании. Ведь в человеческой жизни именно это состояние насыщено активной деятельностью, а бодрствование и сон тесно связаны друг с другом.

Еще недавно оно не привлекало специального внимания ученых: отпущенный природой «уровень бодрствования» вполне устраивал человечество, как до какого-то времени его устраивала естественная мускульная сила, естественная острота глаз и возможность общаться друг с другом лишь на расстоянии, определяемом громкостью голоса.

Бурный технический прогресс последних десятилетий подверг «естественное бодрствование» тяжким испытаниям. Физический труд был не только грубым, непродуктивным трудом, — он, как и всякое напряженное движение, был еще и фактором пробуждающим; а высокопродуктивные автоматические линии, сделавшие физическое движение весьма ограниченным и однообразным, стали фактором усыпляющим. Как ни парадоксально, но именно в современных городах, где впору развешивать специальные глушители звуков, в грохочущих заводских цехах складываются ситуации, убаюкивающие человека. Новая наука — инженерная психология — пытается разработать способы поддержания бодрствования.

Мало того. В будни промышленности и транспорта все больше входят такие скорости, работа с которыми требует не просто бодрствования, а высочайшего его уровня, максимального напряжения. Выключение или просто ослабление напряжения чревато серьезными авариями. И мы знаем: такие аварии, действительно, происходят, — к счастью, не слишком часто. Обычно это случается в самом начале или, наоборот, в конце рабочего дня. О чем это говорит? О том, что сложившаяся система чередования труда и отдыха в некоторых случаях уже устарела.

В ряде лабораторий США, связанных с военно-воздушным ведомством, проводятся сейчас широкие эксперименты, которые должны выяснить: каким должен быть ритм работы, чтобы максимальный уровень бодрствования сохранялся как можно дольше. Испытывались, например, такие ритмы: три часа работы — три часа отдыха; четыре работы — два отдыха; четыре часа работы — четыре отдыха. Пока, как будто, наилучшим признан вариант: четыре — два (при круглосуточной работе испытателей).

Кстати, вовсе не каждый человек может легко вработаться в тот или иной ритм. В организме ритмически меняется уровень обмена веществ — это проявляется, в частности, колебаниями температуры тела. Напряженное бодрствование проще всего достигается на пиках подъема температуры — значит, выработку способности к длительному бодрствованию нужно начинать с переделки внутренних ритмов организма. Многие люди справляются с этой задачей более или менее успешно. Но есть и такие, у которых изменить ритм оказывается невозможным. Поэтому для профессий, требующих постоянного напряженного бодрствования, необходим специальный тщательный отбор.

Из сказанного ясно уже, что бодрствование — состояние далеко не однородное. Собственно, эта истина — из тех, что всегда подразумевались сами собой. Но в последние годы благодаря энцефалографии она словно заново открыта. Можно условно выделить три ступени бодрствования. Верхняя — «напряженное» бодрствование — знаменует периоды самой интенсивной умственной деятельности. Средняя ступень — это, так сказать, «нормальное» бодрствование, достаточно далекое от сна, но уже не связанное с творчеством и не окрашенное особой эмоциональностью. Наконец, нижняя ступень — бодрствование «расслабленное», крайняя степень которого — переход ко сну, так называемое «созерцание». Это очень интересная стадия: человек еще не спит, но уже отрешен от внешнего мира и углублен в себя. Некоторые религиозные секты специально культивируют его как «состояние дзе»; оказывается, человека в два-три приема можно научить вырабатывать и поддерживать его в себе.

Каждой ступени соответствует своя картина биоэлектрической активности мозга. Электроэнцефалограмма во время напряженного бодрствования выглядит почти плоской линией, иногда украшенной низковольтными колебаниями, и с первого взгляда это представляется совершенно поразительным! Ведь, казалось бы, наоборот: чем интенсивнее деятельность, тем ярче должен быть ее электрический эквивалент. И действительно, так — в определенных пределах — и обстоит дело при записи биотоков со скелетной мышцы, сердца или нерва. Но в электроэнцефалографии — факт остается фактом! — чем напряженнее работает мозг, тем более плоские и невыразительные линии выползают из-под писчиков энцефалографа. Четкие колебания почти синусоидальной формы — так называемый альфа-ритм — возникают лишь на фоне «нормального» бодрствования и становятся особенно яркими в состоянии расслабления.


Человек в трех состояниях

Что считать началом сна, до сих пор не ясно. В некоторых опытах за начало сна принимали момент, когда у засыпающего человека выпадал из ослабших рун карандаш, — но оказалось, что у разных людей мышцы расслабляются при неодинаковой глубине сна. Вообще засыпание происходит не моментально, оно растянуто: у взрослых в среднем на пятнадцать минут, а у детей даже на тридцать. Только после этого наступает сам сон, но глубина его в течение ночи — так же, как уровень бодрствования на протяжении дня, — много раз меняется.

Именно с исследованием этой меняющейся глубины и связаны самые интересные и значительные работы последних лет.

Началось с того, что американские исследователи, укрепив на веках легкие, удобные датчики, обнаружили, что у людей в течение ночного сна примерно каждые полтора часа появляются быстрые движения глаз. Если человека разбудить в это время, то девять из десяти расскажут, какой они сон только что видели. Значит, каждый раз, когда возникает движение глаз (а таких периодов получается четыре-пять за ночь), человеку снится сон, и люди делятся не на тех, кто видит сны и кто не видит, а на тех, кто помнит их по утрам и кто не помнит. Движения глаз, по-видимому, связаны именно со сновидениями: если характер их спокойный, то и движения медленные, а если во сне происходят динамичные, бурные события, то и глаза движутся очень быстро. Важно, что сны снятся и всем людям, лишенным зрения; но у тех, кто слеп от рождения, никакого движения глаз при этом не происходит.

Но различия между «быстрым» (сопровождающимся сновидениями) и обычным, «медленным», сном идут гораздо дальше. Во время быстрого сна повышается кровяное давление, нарушается ритмичность сердцебиений, увеличивается поступление в кровь гормонов. Давно известно, что приступы стенокардии и бронхиальной астмы у больных часто без всякой видимой причины случаются по ночам, — теперь очевидно, что они возникают только в периоды быстрого сна.

Все эти изменения — последствия эмоций, сопровождающих сновидения. Но раз так, может быть, попробовать вообще избавиться от сновидений? Такие опыты проводились: испытуемых будили каждый раз, когда у них начиналось движение глаз. И хотя общая продолжительность сна оставалась нормальной, через пять-шесть дней у некоторых развивались резкие психические нарушения.

Видимо, сновидения — не только угасающие, причудливо перемешанные следы увиденного и воспринятого днем, — они для чего-то еще и совершенно необходимы человеку.

Для чего же?

Самое простое — сновидения охраняют сон. Представьте себе, что во время вашего сна раздается шум за окном. Он мог бы разбудить вас, но он включается в систему сновидений: перед вами появляется мчащийся поезд или начинает идти дождь, — и вы не просыпаетесь. Главное же — во время сновидений психическая жизнь протекает очень свободно, личность раскрывает себя. Социальные и этические факторы исчезают, и сновидения представляют собой совершенно свободный процесс, а такая эмоциональная разрядка для человеческой психики, по-видимому, необходима.

Уже из этого ясно: представлять себе сон как полное торможение, разлитое по всей коре, неправильно: некоторые группы клеток работают весьма активно, и эта активность не вредна, а, напротив, нужна человеку. Кстати, научная гипнопедия основывается именно на том, что информация должна вводиться в периоды быстрого или самого поверхностного сна: она не мешает сновидениям и закрепляется в памяти, тогда как нашептывать английские слова во время медленного сна совершенно бесполезно.

Очень интересно — и, наверное, уже не покажется вам удивительным, — что электроэнцефалограмма в период быстрого сна неотличима от энцефалограммы бодрствования: это такая же почти плоская линия с неопределенными низкоамплитудными колебаниями.

Все это привело некоторых исследователей к заключению: человеческую жизнь правильнее делить не на два — бодрствование и сон, — а на три состояния: бодрствование, быстрый сон и сон медленный.

Как между бодрствованием и сном, так и между двумя видами сна есть довольно строгие количественные соотношения. У взрослого человека медленный сон занимает примерно 75, а быстрый — 25 процентов общего времени сна. Мы уже говорили, что если полностью лишить человека быстрого сна, возникнут резкие психические нарушения. Но и простое нарушение соотношений — например, 50 и 50 или 90 процентов медленного сна и 10 быстрого — переносится тяжело.

Но тут мы вступаем в специальную область патологии сна, что потребует особого рассказа.


Доброе утро!… Как спали?

Пожалуй, стоит начать с болезни, которая интересна уже тем, что за пятьдесят лет до врачей ее блестяще описал Диккенс:

«— Несносный мальчишка, — сказал пожилой джентльмен, энергически, окликнув Джо, — он опять заснул!

— Удивительный мальчик! — произнес мистер Пиквик. — Неужели он всегда так спит?

— Спит! — подтвердил старый джентльмен. — Он всегда спит. Во сне исполняет приказания и храпит, прислуживая за столом.

— В высшей степени странно! — заметил мистер Пиквик.

— Да, очень странно, — согласился старый джентльмен. — Я горжусь этим парнем… ни за что на свете я бы с ним не расстался. Это чудо природы! Эй, Джо, Джо, убери посуду и откупоришь еще одну бутылку, слышишь?

Жирный парень привстал, открыл глаза, проглотил огромный кусок пирога, который жевал в тот момент, когда заснул, и не спеша исполнил приказание своего хозяина».

Если это описание и отличается чем-то от тех, что пишутся я историях болезни, то только своей яркостью и образностью. Болезнь эта называется нарколепсией и проявляется в том, что человек неудержимо засыпает иногда по двести раз в день. Сон настигает больного не только в трамвае, в кино, на собрании или возле телевизора (это как раз вызовет понимание и сочувствие и у совершенно здоровых людей), но и во время ходьбы, езды на велосипеде, на свидании с любимой девушкой, на приеме у начальства. Известны случаи, когда врач засыпал при выслушивании больных, а рабочий — на строительных лесах. Приступ продолжается несколько минут, иногда даже несколько секунд, после чего больной просыпается, чтобы через некоторое время заснуть снова.

Другое проявление болезни — катаплексия: человек внезапно умолкает посреди разговора, у него выпадают из рук вещи, подкашиваются ноги. Сознание не покидает его, но он не в состоянии вымолвить слово, пошевелить рукой — мышцы его расслабляются. Приступ длится несколько секунд, иногда — минут. Часто больные даже не успевают упасть, а выронив предмет из рук, подхватывают его. Самое удивительное, что приступы катаплексии чаще всего происходят на фоне радостного, счастливого настроения, а наиболее верный провокатор их — искренний смех. У некоторых болью приступы возникают особенно упорно, когда они сами рассказывают что-нибудь смешное. Однако вызвать приступ произволы «искусственным смехом» не удается. Безопасен и «вежливый» смех для приличия — зато хохот от души очень быстро обрывает приступом!

Другая форма болезни — периодическая спячка — известна медикам с незапамятных времен. В медицинском сочинении 1672 года описывается поэт Эпиминидес из Креты, который якобы проспал в пещере 57 лет. Вряд ли стоит полностью верить этому сроку, но случаи спячки, продолжавшейся два десятилетия, совершенно достоверны. Правда, они очень редки и являются следствиями тяжелых психических заболеваний. Вот недельная или даже трехнедельная спячка — не такое уж редкое явление. Вероятно, корни этой болезни уходят очень глубоко: она имеет много общего с тем состоянием, которое, например, медведи и суслики впадают зимой, когда мало корма, а некоторые земноводные — летом, когда пересыхают водоемы. Температура тела у людей во время спячки снижена, кровяное давление тоже. По нескольку суток они не едят и не пьют — в результате происходит обезвоживание тканей, больные резко худеют. Мышцы совершенно расслабляются, рефлексы иногда полностью исчезают. Разбудить таких больных невозможно.

Вы догадываетесь — это та самая летаргия, с которой связано столько легенд которая описана и в «Сказке о мертвой царевне», и в новеллах Эдгара По, и во множестве устных и письменных преданий. Самый страшный их вариант — рассказы о захоронении заснувших, однако нужно заметить, что ни одного подлинно достоверного случая в известной сейчас медицинской литературе нет.

Наверное, это все-таки фантазии.

Итак, в тридцатых годах прошлого века Диккенс описал классический случай нарколелсии; через полстолетия подобный случай впервые появился на страницах медицинского журнала; сейчас число опубликованных наблюдений перевалило за много тысяч — а ведь далеко не все случаи становятся достоянием медицинской печати. И дело здесь не только в том, что сегодня врачи стали, обращать внимание на то, чего не замечали раньше. Вероятно, неизбежные спутники нашего времени — сидячий образ жизни и автоматизированный, однообразный труд — не только снижают «уровень бодрствования» у здоровых людей (о чем мы говорили вначале), но и служат заключительным толчком для тех, кто в силу особенностей своей нервной системы предрасположен к болезни. Но несравнимо больше распространено сегодня прямо противоположное состояние, которое можно было бы назвать патологическим бодрствованием. Речь идет о бессоннице. По имеющимся данным, во Франции от бессонницы страдает пятая часть населения, в США — третья. Это — болезнь миллионов, изучением ее сегодня заняты многие лаборатории мира.

Такие исследования проводятся и в нашей лаборатории.

Основной вывод, к которому мы приходим, кажется неожиданным и поначалу очень обижает наших больных: подавляющее большинство тех, кто считает, что он совсем не спит, на самом деле спит. Человек говорит: совершенно извелся, опять сегодня прокрутился всю ночь! На самом деле, по часам, вертелся он за ночь всего 28 минут. (Движения его, энцефалограмма, движения глаз записывались всю ночь; больные очень быстро привыкают к многочисленным датчикам и перестают их замечать).

Но вид у человека, действительно, измученный, «как после бессонной ночи», и ни о какой симуляции не может быть речи. В чем же тут дело? Прежде всего, ночью совершенно изменяется счет времени: периоды сна кажутся очень короткими, а промежутки между ними — бесконечными. Ночная темнота и тишина, навязчивый страх «пролежать вот так до утра» (завтра весь день пропал!) делают эти минуты поистине мучительными, хотя у человека ничего не болит и, как выясняется утром, никаких объективных причин для тревоги вообще нет. Короче говоря, у громадного количества людей, страдающих бессонницей, болезнь носит чисто психологический характер.

Но есть и объективные, физиологические причины. Да, бессонница редко сопровождается общим дефицитом сна, но соотношения между быстрым и медленным сном при ней нарушены; избыток быстрого сна или его недостаток и рождают все неприятные ощущения.

Это заставляет искать новые пути лечения бессонницы. Вот традиционное снотворное — нембутал; оказалось, что он прицельно подавляет быстрый сон, и значит, тем, у кого количество быстрого сна и так недостаточно, он не принесет никакого облегчения — наоборот. А ведь нембутал часто назначают всем подряд.

Но изучать расстройства сна необходимо не только для того, чтобы выдать непосредственные советы врачам. Проведенные с помощью новейших методов, эти исследования позволяют открыть удивительные страницы в теории сна, становятся одним из инструментов, способных отпереть «черный ящик».


«Черный ящик» приоткрывается

Вот теперь вернемся к павловским собакам — тем, что, будучи лишены зрения, обоняния и слуха, спали почти круглосуточно. Мозгу, не получающему внешней информации, попросту говоря, нечего было делать.

Так, может быть, и у людей, страдающих патологической сонливостью, происходит нечто подобное? Может быть, болезнь начинается с расстройства, с притупления органов чувств? Нет: и зрение, и обоняние, и слух у таких больных обычно в полном порядке. И, с другой стороны, разве люди, глухонемые и слепые с детства, спят целыми днями? Вовсе нет, их внутренняя жизнь не беднее, чем у всех остальных.

Ну, что же, — скажете вы. — Кора человеческого мозга — совсем особое устройство. Человек потому и человек, что способен к абстрактному мышлению: новые факты, разговор, прочитанная книга дают богатую пищу для длительных раздумий; чтобы напряженно работала мысль, не нужны внешние раздражители — они даже мешают. Мозг возбужден— и он заставляет бодрствовать весь организм.

Тоже верно. Но иногда (к счастью, очень редко) рождаются дети с мозговыми уродствами — анэнцефалы, лишенные коры. Разумеется, они не могут мыслить, они вообще не способны самостоятельно существовать. Казалось бы, вот кто должен спать и не просыпаться. Но нет, смена сна и бодрствования совершается у них в определенном ритме.

Что же получается? Значит, человеку для поддержания бодрствования не нужны ни постоянный приток информации, ни напряженная интеллектуальная работа? Тогда что же нужно?

В годы первой мировой войны и в течение нескольких последующих лет развернулась эпидемия экономовского энцефалита (названного так по имени ученого, исследовавшего эту болезнь). Заболевшие впадали в непреодолимую сонливость — это был словно огромный по масштабу эксперимент для изучения сна, поставленный самой природой.

Не сразу удалось установить, что при энцефалите поражается не кора, а подкорковые, глубинные участки мозга. А дальше пришли на помощь опыты с животными. Если у кошки перерезать спинной мозг, отделив от головы шейные отделы, энцефалограмма такого «изолированного мозга» покажет: животное не спит. Но если рассечь мозг чуть выше, отделив от полушарий не только спинной, но и так называемый средний мозг, энцефалограмма сразу изменится: наступает сон.

Опыты с перерезками выкроили из мозга тот его участок, который, безусловно, имел отношение ко сну. Но — какое именно? Ответить на это стало возможно только после того, как научились вживлять в мозг электроды — и вживлять не «вообще», «примерно», а в прицельно точные, часто очень небольшие по размерам зоны. А в 1949 году Моруцци и Мэгун опубликовали работу, где впервые описали значение для деятельности мозга структуры, названной ретикулярной формацией, — с нее, с этой работы, без преувеличения, началась новая глава в нейрофизиологии 1. Авторы описали участок мозга, раздражение которого вызывало пробуждение и соответствующую электроэнцефалографическую картину. Была найдена зона, при раздражении которой животные неизменно засыпали. А в самое последнее время удалось даже обнаружить мозговые системы, отвечающие за быстрый и медленный сон.

Кстати, прекрасную книгу профессора Мэгуна «Бодрствующий мозг», переведенную у нас, я с удовольствием рекомендую всем, кого интересует эта проблема. Сейчас профессор Мэгун, будучи убежден, что после шестидесяти лет человек уже не сможет сделать в науке ничего значительного, оставил исследовательскую работу и перешел на административную. Моруцци возглавляет школу итальянских нейрофизиологов, одну из интереснейших в мире1.

Итак— «центр сна» и «центр бодрствования». Гипотеза эта не нова. В своем первом примитивном варианте она появилась еще в первой четверти нашего века, но была оставлена: в соответствии с ней «центр сна» представлял собой просто группу клеток, возбуждение которых вело ко сну — совершенно подобно тому, как возбуждение, другой группы — к чувству жажды или третьей — к замедлению сердечного ритма.

Сейчас, словно совершив виток вверх по спирали, эта теория выглядит по-иному. Ретикулярная формация — это источник активирующих зарядов, идущих кверху, к коре, источник влияний, которые создают определенный рабочий настрой. Стоит повредить ее (а именно так действуют вирусы энцефалита) или разомкнуть путь «ретикулярная формация — кора» (а это происходит, например, при хирургическом отделении среднего мозга от полушарий), как утрачивается бодрствование.

Но дело не только в этом. Оказывается, сон — не просто пассивное следствие того, что исчезли «пробуждающие» сигналы. Определенные системы ретикулярной формации посылают в кору непрерывное «не спать!», но неподалеку расположена система, стол» же активно требующая: «спать!». Одна система возбуждена — другая заторможена; они словно в вечном соперничестве, в вечной борьбе; мозг подчиняется той из них которая в данный момент сильнее.

А какая сильнее? Это зависит от громадного количества условий: все сигналы органов чувств, несущие информацию от внешнего мира, все данные о состоянии сердца, мышц, крови, гормональной системы, самой коры, наконец — поступают сюда. Здесь сходятся все пути; и складываясь и обрабатываясь ретикулярной формации, сигналы определяют ту конечную команду, которая поднимется вверх, к коре.

Какое-то время казалось, что проблема близка к решению. Но только казалось. Вот мы употребляем слова «активирует», «тормозит», но ведь в сущности они еще ничего не объясняют. Пришли они из наблюдений за поведением: бодрствует человек — значит, мозг активен; спит — значит, заторможен. А что на самом деле происходит в мозгу?

Павлов вынужден был додумывать то, чего не мог увидеть. Будь у него современна техника, он немедленно подверг бы гипотезу жесточайшей экспериментальной проверке. У нас есть соответствующая техника, эксперимент напрашивается сам собой. Нужно ввести в нейроны головного мозга микроэлектроды и посмотреть, что происходит в нейронах при бодрствовании и сне.

Такой опыт и был поставлен: кошке ввели сразу несколько сотен электродов. Во время бодрствования половина нейронов оказалась в состоянии возбуждения и половина была заторможена; во время сна расположение возбужденных и заторможенных изменилось, но количественные соотношения сохранились прежними: 50 и 50%!

Значит, во сне количество возбужденных клеток не уменьшается (или почти не уменьшается), но они, отражая деятельное определенных систем, работают синхронно: их электрические сигналы, складываясь, рождают медленные, синусоидальные ритмы электроэнцефалограммы. При бодрствовании возбуждены другие клетки, при этом они работают как бы вразнобой, каждая «сама по себе». Чем напряженнее бодрствование, тем разнобой больше, тем более прямой получается линия на энцефалографе — равнодействующая многих тысяч самостоятельных неорганизованных залпов.

Как видно, не только наблюдение за поведением, но и «суммарная» электроэнцефалограмма с поверхности черепа еще не дают разгадки процессов, происходящих в отдельных нейронах. Так, электроэнцефалографические картины бодрствования и быстрого сна почти одинаковы. И только с помощью множественного введения микроэлектродов удалось обнаружить, что при этих состояниях возбуждены разные участки ретикулярной формации.


Можно ли удлинить жизнь на треть?

Если хотите, отношение человечества ко сну изменилось в последнее время. Человек проводит во сне треть отпущенной жизни. Пятьдесят или сто лет назад это как-то мало кого волновало, но в эпоху сверхзвуковых скоростей и вычислительных машин, производящих миллион операций в секунду, факт этот справедливо представляется возмутительным.

Разбросанные, разрозненные истории о людях, которые якобы никогда не спят, воспринимавшиеся прежде как любопытные анекдоты, стали привлекать к себе внимание. Из них достоверен во всяком случае один, о котором года два назад сообщала наша печать: югославский крестьянин после перенесенной в детстве травмы не спит уже больше двадцати лет и обладает при этом прекрасной памятью и большими математическими способностями. Что можно сказать об этом? По-видимому, прав французский психолог Пьерон: «Не спит тот, кто спит всегда». У подобных «бессонных» людей есть, вероятно, короткие, раздробленные периоды поверхностного сна, которые сами они не воспринимают как сон.

Такой способ сна — вовсе не исключение в животном мире. Бессонными, в нашем представлении, выглядят акулы: они почти никогда не перестают двигаться. Нет длительного сна и у дельфинов: каждые полторы минуты дельфин должен подняться на поверхность, чтобы вздохнуть.

Но почему у взрослого человека сон не раздроблен, а монофазен (то есть собран в один период)? Откуда этот ежесуточный цикл: 16–18 часов бодрствования и 6–8 — сна?

Эти вопросы из тех, что задают дети. Во всяком случае, человечество настолько привыкло к сложившемуся положению вещей, что взрослым они пришли в голову совсем недавно.

Вот что пока предполагают ученые. Появление монофазного сна ночью и бодрствования днем восходит к тем временам, когда возможности добывать пищу у человека и его предков были ограничены дневным светом. Через тысячи и тысячи лет люди стали изменять этот режим, приспосабливая его к своим новым потребностям. Возникла необходимость ночной работы — и появились люди, которые годами работают по ночам. Но тяга к привычному, «человеческому» ритму сохраняется и у них.

А так ли он неизбежен, обязателен, этот ритм: 16–8? В США были проведены опыты по переделке ритма: цикл в 24 часа был заменен циклом в 21 час, 28 часов, наконец 48 часов. По сорокавосьмичасовому циклу жили испытатели во время длительных пребываний в пещере. На каждые 36 часов бодрствования у них приходилось 12 часов сна, а, значит, в каждые обычные, «земные» 24-часовые сутки они экономили 2 часа бодрствования. Многие из них вполне приспособились к новому ритму и сохранили хорошую работоспособность.

Еще дальше идут опыты, в которых люди некоторое время не спят совсем. Первые такие эксперименты — на трех добровольцах, которых лишили сна на 90 часов, — были проделаны еще в конце прошлого столетия. В 1920 году был поставлен второй опыт: троих человек лишили сна на 60 часов. Снова последовал большой перерыв, пока в последние десятилетия опыты не возобновил американский исследователь Н. Клейтман, который вообще много сделал для науки о сне. Клейтман провел наблюдения над тридцатью пятью испытателями, которые не спали по 60 часов, и ряд опытов поставил на себе, оставаясь без сна почти сто часов, а после приема особого вещества типа фенамина — даже сто восемьдесят.

К концу испытаний люди в опытах Клейтмана могли не спать, только двигаясь. Интересно, что девяти-десятичасового сна после 60 часов бессонницы оказывалось вполне достаточно — просыпаясь, они чувствовали себя великолепно.

Английский исследователь Я. Освальд описывает наблюдения над добровольцами, не спавшими по восемь суток. К концу опыта у них появлялись психические расстройства, галлюцинации, видения, они пытались заснуть в любой обстановке. Рекорд бессонницы принадлежит сегодня восемнадцатилетнему мексиканскому студенту, который не спал почти одиннадцать суток. И снова двенадцатичасовой сон полностью восстановил силы. В этих опытах, однако, говорить об отсутствии сна можно только условно: в течение восьми суток сон, конечно, все-таки наступал, но это были периоды короткого, поверхностного сна.

Подобные опыты проводили и на животных. Крыс сажали на специальную площадку, откуда они падали в воду, как только засыпали, — крысы, которые очень не любят воду, удерживались от сна из последних сил. Старые животные выдерживали так трое суток, молодые — почти месяц.

Очень важно, что в опытах Клейтмана и Освальда исследовалось продолжительное, но однократное лишение сна; хроническое недосыпание должно приводить, очевидно, к гораздо более тяжелым последствиям.

Эти опыты не только не доказали возможности непрерывного бодрствования, — напротив, подтвердили необходимость сна. Пока, в очень осторожной форме, можно лишь ставить вопрос о некоторой «избыточности» сна у большинства людей. Известно, что Фарадей, Наполеон, Петр Первый, Бехтерев (этот список легко можно было бы продолжить) спали всего по 4–5 часов в сутки, сохраняя огромную работоспособность. Сегодня мы можем утверждать: полноценный шестичасовой сон в большинстве случаев достаточен, хотя многим кажется, что для напряженной работы этого мало.

Гораздо перспективнее представляется нам другое направление поисков: не ограничение сна, не ломка сложившихся за тысячелетия эволюции ритмов сна и бодрствования, а использование тех возможностей, которые дает нормальный сон. Многие люди представляют гипнопедию как нечто глубоко чужеродное человеческой природе, новомодное и насильственное. Но мы видели; для совершения активных процессов в течение сна есть прочная физиологическая основа: большое количество клеток коры возбуждено.

И эти процессы независимы от нашей воли. Во время сна происходит закрепление следов в долговременной памяти и даже творческая разработка проблем, живущих в нас. Это было известно уже тогда, когда и слова «гипнопедия» не существовало.

План «Горя от ума» пришел Грибоедову во сне, у Достоевского во сне родилась тема «Подростка», у Пушкина — идея «Пророка». Прекрасно написал Маяковский:

«Я два дня думал над словами о неясности одинокого человека к единственной любимой. Как он будет беречь ее? Я лег на третью ночь спать с головной болью, ничего не придумав. Ночью определение пришло:

Тело твое
буду беречь и любить,
как солдат, обрубленный войною,
ненужный, ничей,
бережет
свою единственную ногу.

Я вскочил, полупроснувшись. В темноте обугленной спичкой написал на крышке папиросной коробки — «единственную ногу» и заснул. Утром я часа два думал, что это за «единственная нога» записана на коробке и как она сюда попала».

Люди, уловившие в себе эту способность, стараются максимально развить ее и использовать. За несколько минут перед сном они обдумывают наиболее трудные вопросы, которые не могли решить в течение дня. Иногда утром приходит решение. Оно удивляет внезапностью своего появления, но на самом деле это результат процессов, протекавших ночью.

Может быть, именно по этому пути пойдут люди.

Однако думая, как отвоевать время у сна, нужно все время помнить о том, достаточно ли плодотворно мы используем бодрствование. Внутренняя организованность человека, производительность интеллектуального труда еще очень далеки от совершенства. Научиться управлять своим бодрствованием — вот, пожалуй, тот главный способ, который сегодня позволит продлить содержательную человеческую жизнь.